Онлайн книга «Сладкая горечь»
|
– Есть что-то в паршивых забегаловках, – сказал он. Он остановился перед стеклянной витриной с вульгарной неоновой вывеской – столовая где-то на 6-й авеню. Он открыл дверь и добавил: – Просто обожаю. Над нами, сея желтый свет, маячила желтая луна, но вывеска так слепила, что я не смогла разобрать название. Внутри сидели несколько человек: неприметный мужик в плаще у стойки, престарелая пара в кабинке. Пока я пыталась пригладить волосы, Джейк первым прошел в конец стойки и устроился на табурете. Он стащил промокшую насквозь зеленую армейскую куртку, рукава рубашки у него оказались настолько короткими, что мне стали видны татуировки. Ключ на внутренней части предплечья смотрелся бугристо, выше локтя – задние ноги носорога, голова которого, вероятно, находилась где-то на плече. По правому бицепсу спускался раздвоенный хвост – русалки, наверное. – Эта на остальные не похожа. – Я указала на ключ. – Ага, не слишком хорошо получилась. – Он одернул рукава рубашки. – Ключ к твоему сердцу? – игриво, глупо спросила я. – Конечно, принцесса. Он стал оглядываться в поисках меню, и я заткнулась. Справа от нас сидела пара не многим старше меня. У нее были длинные, выпрямленные утюжком, крашеные платиновые волосы, а корни – черные. На голове – веночек из искусственных цветов. Парень был таким волосатым, что я не могла рассмотреть его лица: борода, из-под вязаной шапки торчат длинные патлы, в черной с красным клетчатой фланелевой рубахе. Мне они показались знакомыми, такие, вероятно, могли бы жить неподалеку от моей квартиры. – Кажется, они пришли с концерта. Джейк поглядел на них раздраженно. – Да таких, как они, пруд пруди. – Говорит парень, у которого байк и сигареты «Амэрикэн спирит». Ответом мне стала сухая, лаконичная улыбка. – Неужто кто-то узнал, кто такие хипстеры? Молодец, новенькая. А я знала, что они живут неподалеку от меня и что ярлык уничижительный. А еще я знала, что никогда не буду такой, как они. Даже в кожаной куртке я не сумею выглядеть своей. Я слишком переживаю из-за не тех вещей. Официантка швырнула нам два гигантских меню и ушла. – Никакого блюда дня? Джейк внимательно изучил меню. Когда она вернулась, он заказал два кофе без сахара и светлое пиво «курс». – Стейк с яйцом, – сказал он и подождал меня. Я даже в меню не посмотрела. – Что у вас вкусного? – спросила я официантку. – Ничего, – улыбнулась она. Ей было основательно за пятьдесят, она вся словно бы состояла из валиков, подушек и складок, зато нарисовала себе удлиненные египетские глаза поверх морщин. – Сэндвич с индейкой, наверное. Удачный выбор? Официантка молча забрала наши меню. Джейк на меня не смотрел, точно думал, что совершил ошибку. Я сказала себе, брось, веди себя нормально, ничего особенного не происходит, двое приятелей обедают, все путем. – Похоже, ей шутка не понравилась. Как дома? – спросила я, не встречаясь с ним взглядом. – Дома? – Ты же ездил домой на День благодарения? – Обычная бодяга. Не без причины там столько самоубийств зимой. – Но родных-то ты повидал? – У меня нет семьи. Я езжу к Симоне. Меня одолевали десятки вопросов. Что это значит? Что сталось с твоей семьей? Какая семья у Симоны? Почему ты не остался здесь? Наконец, я сказала: – У меня тоже семьи нет. Он поднял брови. – И я должен в это поверить? Маленькая Джейн Эйр одна-одинешенька в большом мире? – Я думала, ты не флиртуешь с девушками, которые читают книги. Он кашлянул и ответил: – Верно. Месяц назад я видела, как Джейк ел стейк с фуа-гра. Повара потешались за его спиной, потому что он такой худой, и на спор приготовили ему отвратительно декадентское блюдо. Во время смены он, не переставая, что-нибудь жевал, но из-за Симоны я считала, что у него утонченный вкус. А сейчас увидела, как он уминает пригоревший стейк с яичницей в ночной столовой – просто хищник, который вечно голоден. Он был корифеем безразличия, она – корифеем внимательности. – И когда ты сюда перебрался? – спросила я, возя картонным сэндвичем по тарелке. – Лет семь, может, восемь назад? Не знаю, не помню. – И все это время работал в ресторане? – Лет пять. – Тебе там не нравится? – Да он давно выдохся. – Но никто не уходит? Он покачал головой. Довольно печально. – Никто не уходит. Он пододвинул мне чашку, и я отпила, – кофе оказался слабенький, водянистый. – Корица. Я прав, Нэнси? – обратился он к официантке. Она его проигнорировала. – Они тут в смесь корицу добавляют. – Сомневаюсь, что ее зовут Нэнси. – Я отодвинула кофе. – Уже снобка? Быстро ты. – Нет. Взяв белый хлеб с сэндвича, я макнула его в майонез, пальцами скомкала бекон. Несъедобно, но, вероятно, я все равно не могла бы его проглотить. Я столько раз себе воображала свидание, а теперь оно происходит наяву, но я не могу вжиться в происходящее. Я посмотрела на Искусственный Веночек и Лесоруба, которые как раз собрались уходить. Я попыталась увидеть нас их глазами. Попыталась увидеть нас как пару, которая всегда сидит на этих табуретах в углу, нас на картине Эдварда Хоппера. – И… – сказала я. Он смотрел в свою быстро пустеющую тарелку. – Ты в каком районе живешь? Тебе там нравится? – Это собеседование или допрос? – Эээ… Я просто пыталась… – Нет, все путем, я понял. Просто дай-ка надену костюм с галстуком, если хочешь поиграть. – Заложив по локону курчавой пряди за каждое ухо, он прокашлялся: – Наилучшим примером моей жизненной позиции, прощу прощения, служебного положения, в тот период может послужить случай, когда я нес пьяную старуху Кирби… – Ладно, поняла. Ты не хочешь рассказывать, где живешь. Он снова принялся за еду. – Ты выносил миссис Кирби? – Если бы только один раз. Она весит как перышко. – Подобрав последние крошки, он оттолкнул тарелку. Рыгнул и посмотрел на меня. Наконец он выдавил: – В Чайна-тауне. – Здорово. Я слышала, там, правда, очень круто. – Круто? – Ну, не знаю… Неверное слово? Хипстер сказал бы иначе? – Нет, слово-то ничего. Да, это крутое место. А семь лет назад было еще круче, а по-настоящему крутым оно было лет десять назад, еще до моего приезда. Понимаешь, ребята, что сидели вон там, – он указал на пустую кабинку, – не способны взять в толк, что «круто» всегда говорят о прошлом. Для тех, кто это пережил, кто задавал стандарты, которым вот эти пытаются подражать, для тех людей ничего крутого в той жизни не было. Для них это была просто повседневность: счета, дружба, импульсивный неряшливый секс, долбаная скука, миллион пустячных решений, как провести время. Попытки анализа это разрушают. Ты называешь что-то «крутым» и тем самым вешаешь на него ярлык. А тогда оно исчезает. Остается только ностальгия. |