Онлайн книга «Сладкая горечь»
|
– А было когда-нибудь так? – Я попробовала разглядеть его глаза. – Симона не уродка. – Да, она недурна. – Джейк… – Нет. – Ну так почему? Он хмыкнул и встал, колени у него хрустнули. Задумчиво посмотрев на полки, он достал «О душе» Аристотеля. Из книги выпала старая цветная фотография. Подобрав ее, он бросил ее мне на колени и перепрыгнул через меня назад в кровать. Женщина с распушенными золотыми волосами улыбалась, держа на руках младенца, который строго смотрел в камеру. – Это моя мама. – О, – сказала я, – они похожи. – А то. У всех свое дерьмо. У меня Симона. Знаю, сторонним людям трудно понять. Но что есть, то есть. Когда мама умерла, она практически к нам переехала. Ей было всего пятнадцать, но она меня вырастила – на собственной долбаный беспорядочный лад. Я не отреагировала, я переваривала информацию, и она укладывалась в пазл. Без матери. Целый город сирот. Я снова посмотрела на фотографию Симоны. Что я бы отдала, чтобы кто-то пришел и обо мне заботился? Я коснулась лица младенца на фотографии с мамой. Непроницаемые глаза, пронизывающий взгляд. – Ты уже тогда выглядел не слишком радостным. – Меня мало что радует. – Сколько тебе было, когда она умерла? – Восемь. – Как? То есть как она умерла? Я потянулась к нему. Я ногтями провела по его татуировкам, опустила веки, подушечками пальцев ощутила бугорки в его татуировке ключа и подумала про Симону, которая лежит, завернувшись в простыни, – одна. Что же это за странная история? Почему его татуировка выглядит так, словно кожа ее отвергла? И почему ее татуировка выглядит так, словно ушла слишком глубоко? Его дыхание стало прерывистым. – Приятно, – сказал он. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он продолжил: – Симона сказала, что моя мать была русалкой и что судьбой ей было предначертано вернуться в океан, потому что там ее настоящий дом, и что однажды мы с ней тоже туда вернемся. Моя мама уплыла… Думаю, я и тогда знал, что к чему. Став старше, я нашел газеты, узнал, что значит утонуть. Но когда ты меня спросила, моей первой мыслью было, что она уплыла и вернулась домой. Смешно, правда? То, как мы не можем отучиться от чего-то, хотя и знаем, что это неправда. Я перекатилась на него, наши тела дышали в унисон. Я думала, что скажу уйму взрослых вещей… Я тоже лишилась матери. Думаю, было бы тяжелее, если бы она вообще у меня была, если бы я ее помнила. Я знаю, как трудно доверять другим людям, но главным образом себе самой, потому что никто не учил тебя, как это делать. Я знаю, что когда теряешь кого-то из родителей, часть тебя остается там, в мгновении, когда тебя бросили. Я подумала сказать: «Я знаю, что ты тоже в меня влюбляешься». Но произнесла я: – Я сказала кое-кому, что ты мой парень. – Кому? – Какому-то типу, который со мной заигрывал. – Кто? Где? – Просто какой-то тип. Я никогда не видела, чтобы он ревновал, – ну, может, за вычетом того раза, когда зашел разговор о дружбе Симоны с Говардом. Но сейчас вдруг в его голос закралась ярость. – Просто какой-то прикинутый тип в «Баре Устрица» у Центрального вокзала. Он хотел есть со мной устриц. – Ты поехала на Центральный вокзал? Без меня? – Ты злишься или поражен? – Раздражен и заинтригован. И какие впечатления? – Сущая магия, я подумала, нам стоит вместе сходить… – Нет, какие ощущения, когда сказала тому типу, что у тебя есть парень? – А… Что я почувствовала? Почувствовала, что это… возможно… потенциально… правда. – Не знаю. То есть после этого он оставил меня в покое. Так что было… хорошо. Мы посмотрели друг на друга, я никак не могла пристроить голову поудобнее на подушке, мне хотелось отмотать время вспять. Я была в ужасе. – А ты что чувствуешь? – Я не слишком-то люблю ярлыки. А ты их любишь? – Я не о ярлыках пытаюсь поговорить. – Но я скажу… Его руки снова нашли меня. Он провел под моими грудями. Он обвел округлую часть моего живота. Он провел по моим бедрам. Я смотрела на его кольца. – Я не хочу, чтобы ты ела устрицы с кем-то еще. – Правда? – Да. Мне нравится, когда ты моя. – Он толкнул меня на спину, и моя голова глухо ударилась о стену. – А теперь можно задать тебе серьезный вопрос? – Да, – сказала я, задыхаясь. – Что должен сделать мужик, чтобы получить минет поутру? – Сейчас середина ночи. – Я вижу три солнечных луча вон там, на стене. – Это от неоновой вывески на той стороне улицы. Он держал мои запястья у меня над головой. Он потерся губами и подбородком о мои груди. – Дай-ка подумать, – сказала я. – Свои восемь с половиной минут ласк я получила. Выслушала монолог чуткого мужчины. Богемное «никаких ярлыков» – тоже ставим галочку. Поэтому, наверное, мне нужно только… – Что еще, черт побери? – Знамение, – сказала я, встречаясь с ним взглядом. Он потешался над моей склонностью во всем искать знаки судьбы. Симона тоже надо мной потешалась, но говорила, мол, это вполне в духе Старого Света, что было комплиментом, когда мы говорили о вине. Мы с Джейком смотрели друг на друга, и я подумала: как можно верить, что все случайно, когда мы вместе и меня обуревают такие чувства? Внезапно на пожарной лестнице все голуби встрепенулись разом, от их перьев отражался свет вывески, они практически бились о стекло, и я сказала – но наверное, не вслух: «О’кей, я принимаю». Уилл спустился с Антресоли, посвистывая, и остановился сгрузить в баре последний комплект бокалов. У нас с Ником в баре остался всего один гость, Лайза Филипс, которая словно бы застряла на грани между слезами и смехом. Задним числом думается, Нику не следовало позволять ей выпить шесть бокалов вина, но она славилась огромными чаевыми и она только что узнала, что от нее уходит муж. – Если не позволим ей пить сегодня здесь, какая от нас вообще польза? Она сюда пришла, потому что тут безопасно, – сказал Ник, кода я предложила ее окоротить. Поэтому я наблюдала: расфокусированный взгляд, безвольно приоткрытый рот, даже скулы как будто обмякли. – А, Лайза, – сказал мне Уилл. – Кто будет загружать ее в такси? – Думаю, черед Ника. Но ведь правда грустно. Он ушел к новой пассии, а она… вроде как моих лет. Лайза даже видеть меня не может. – Ага, вечно все вертится вокруг тебя. – Эй! – Шучу. – Он поднял руки. |