Книга Сердце просит счастья, страница 25 – Татьяна Алюшина

Это укрепило авторитет девочки Миры в криминальном сообществе, и теперь ее не просто не домогались мальчишки, но и боялись.

Родители Миры, надо сказать, все это время не бездействовали и не сидели сложа руки, ожидая, когда дочь перебесится, они предпринимали все возможные меры для спасения ребенка. Были и беседы с психологами, и с психотерапевтами, и попытки вырвать ее из этой компании, и перевод в другую школу. Приезжал отец и пытался с ней разговаривать и вразумлять. Подключали учителей, врачей, милицию.

Бесполезно.

Она сбегала из квартиры, когда ее сажали под домашний арест, сходила на следующей станции из поезда, когда ее отсылали к отцу из столицы, врала, изворачивалась, придумывала такие достоверные истории, что покупались даже те, кто уже не раз пострадал из-за ее вранья.

И длилось бы это еще неизвестно сколько, и при той стремительной скорости саморазрушения, которую она достигла, точно угробила бы себя безвозвратно и исковеркала бы себе всю жизнь.

Если бы, как водится, не случай.

В том же здании, где они устроили свой штаб, но на первом этаже обитали бомжи, ушлые и хитрые. Они сторонились компании этих отмороженных деток и старались в конфликты не вступать. А на втором повадились зависать наркоманы, даже лежку себе устроили: накидали каких-то матрацев и одеял, воду бутылями натаскали. Но тоже «деток» с пятого этажа опасались и на прямое столкновение не нарывались.

Однажды они, как бывало, сидели всей компанией, курили-пили, обсуждали свои дела, когда внезапно раздался страшный, нечеловеческий, крик, такой дикий, что все замерли с перепугу. Они вскочили с мест и бросились по лестнице вниз, на звук, доносившийся со второго этажа, а добежав, остолбенели, увидев ужасную картину.

Одна из наркоманок, постоянно ошивавшаяся здесь, молодая совсем и все еще довольно красивая девчонка, катаясь по полу, билась в страшных судорогах и орала жутким, смертельно истошным воплем.

– Атас! – гаркнул один из их парней. – Валим отсюда, сейчас кто-нибудь ментов вызовет.

– Да и хрен ли ментам этот гадюшник наркоманский, – возразил второй. – Че им сюда тащиться.

– Валим, я сказал! – распорядился старший.

И все рванули из здания, подальше от жуткой картины…

А Мира осталась.

Она не могла убежать, не могла! Потому что извивающаяся на полу наркоманка в какой-то момент поймала ее взгляд и смотрела прямо ей в глаза. И такой жуткой, адской боли, страха и безысходности, которые были в том взгляде, Мира даже представить не могла.

Тело ее выгибалось в ужасных судорогах, ноги и руки выкручивались настолько неестественно, что трещали кости, она билась головой об пол, корчилась, изо рта шла пена. Она была вся исцарапана о бетон и орала дико, надсадно, так нечеловечески, что эти звуки буром ввинчивались в сознание.

И не отрывала взгляда от Миры! Смотрела ей прямо в мозг через глаза, проникая в сознание, словно гипнотизировала. И Мира видела тот момент, когда в нее вошла смерть, скрючив, изломав в последней, самой ужасной судороге. Она реально видела этот момент!!

А после обрушилась тишина.

Мира не могла пошевелиться, не могла сдвинуться: все стояла на том же месте и смотрела в эти уже мертвые, стекленеющие глаза, все продолжавшие смотреть в нее, в ее душу.

От жути того, что она увидела и пережила в эти минуты, что-то помутилось у нее в сознании и на какой-то момент ей показалось, что она смотрит на себя саму, что, изломанная, залитая кровью, перед ней лежит не незнакомая девушка, а она сама.

А потом пришли бомжи. Двое. Приползли, как настырные, но осторожные крысы. И деловито раздели умершую девушку, и принялись копаться в ее вещах и проверять матрасы. И один вдруг двинулся к застывшей в шоке Мире. И так же деловито, не произнося ни слова, ни звука начал раздевать ее и толкать к матрасу у стены.

А она все смотрела и смотрела на ту наркоманку, не выходя из ступора, и опомнилась только когда почувствовала, как кто-то больно сжал ее грудь.

И не смогла закричать!

Мира открывала рот, напрягалась всем телом, мычала, хрипела и не могла издать ни звука.

Она начала неистово отбиваться, осознав, что пропадает на этом грязном матрасе, кусалась, царапалась, хрипела, билась за жизнь неистово, остервенело.

Бомжи не успели сотворить с ней самого страшного, кто-то откинул с девчонки уже навалившегося, подмявшего ее под себя бомжа, и она смогла вздохнуть полной грудью и закашлялась. В абсолютной уверенности, что это вернулись за ней ее друзья, она почувствовала опустошающую волну облегчения и все кашляла, кашляла. Но это оказались не они, а такой же бомж. Третий.

Никто за ней не вернулся.

– Сдурел, Гусявый! – проорал тот. – Это же девка Севки-танка, он ее своей объявил! Ты что, хочешь нас всех под ножи подвести?!

И они стали ужасно ругаться, и как-то в момент матерная ругань переросла в драку.

Мира трясущимися руками отыскала все свои вещи, кое-как натянула и поправила на себе одежки и боком, по стеночке стала пробираться к выходу, пока трое бомжей бились насмерть.

Она выбралась со стройки и побежала домой.

Рыдала, что-то мычала, не в состоянии произнести ни слова, рвалась что-то объяснить, рассказать перепугавшейся маме и рухнула в обморок.

С этой минуты раз и навсегда Миру будто отвернуло от подросткового противостояния и гибельного разрушения самой себя.

Напрочь. Но она перестала разговаривать. Тоже напрочь.

Полгода! Полгода ужаса и кошмара.

Доктора, обследования, различные клиники, даже в Европу ее вывозил папа – бесполезно. Вердикт один: физических повреждений и патологий не выявлено, сплошная психосоматика как следствие шока. И рекомендации: занятия с психологом, тишина-покой, смена обстановки.

Родители посовещались и отправили Миру жить к отцу. Но в тот момент, когда она ехала в поезде к папе в Екатеринбург, с маленькой трехлетней Сонечкой случилась беда – та треклятая машина. И Мира, убегая от одной беды, приехала и ухнула в более страшную.

Она, приехав в больницу прямо с поезда, вместе с отцом и Наташей сидела под операционным блоком и с замиранием сердца ждала новостей.

А когда ей разрешили навестить сестренку, Мира вошла в палату и увидела Сонечку, такую маленькую, беззащитную, с ножками на растяжке, с ручкой в гипсе, смотрящую на нее взглядом, полным боли и смирения перед этой нескончаемой болью, и с какой-то не поддающейся пониманию мудростью. С Мирой что-то случилось, что-то переменилось в ней, в ее душе, в разуме, в химии жизни.

Ее мир словно перевернулся, разбудив нечто сильное, дремавшее раньше, не востребованное до поры. И она четко осознала, что не сможет жить, если не сделает все возможное, чтобы хоть ненадолго ушла из взгляда ее маленькой сестренки эта убийственная боль и старческая мудрость смирения и появилась в нем радость и детская беззаботность.