Книга Дом за поселком, страница 23 – Виктория Токарева

Моя дача располагалась в элитном поселке, где жили исключительно ВИП-персоны и их родственники.

За забором нашего поселка в некотором отдалении располагался детский санаторий. Для обслуги был построен длинный барак, однако не деревянный, а кирпичный, по-своему комфортабельный.

В бараке жил обслуживающий персонал: электрики, водопроводчики со своими женами — официантками, поварихами и их детьми.

У детей было свое футбольное поле, волейбольная сетка — много чего.

Мой Павлуша нашел себе за забором друзей. Их звали: Веля — производное от фамилии Величко, Баран — от фамилии Баранов и Тончик — полное имя Антон. (Павлушу звали Ерема — производное от фамилии Еремин.)

Это были мальчики, которые росли без родительского присмотра, их воспитанием никто не занимался. Как получалось, так и получалось. С ними Павлуше было весело.

Долгое время все были на равных, обходились без лидера. Мой Павлуша имел дополнительный авторитет за счет своего отца — киноартиста Еремина. Отец снимался во многих сериалах и был узнаваем в лицо. Однако отец Тончика (директор санатория) вдруг неожиданно попер вверх, и его назначили главой близлежащего городка.

В детском сообществе все были равны: Веля, Баран, Ерема и Тончик. Но в связи со взлетом папаши Тончик как бы выдвинулся вперед, и Баран стал перед ним заискивать. Он приносил из дома коржики и угощал Тончика, тогда как другим не давал. Бабушка Барана работала в санатории поварихой и таскала из столовой продукты питания, так что коржиков хватило бы на всех. Но Баран демонстративно выделял Тончика. Павлушу это раздражало. И однажды он толкнул Тончика в лужу. Довольно немотивируемо. Ни с того ни с сего. Все захохотали. Тончик вроде бы не обиделся. Но затаился. И как-то осенью, в середине сентября, подошел к Павлуше и вызвал его на стрелку.

Это были девяностые годы, стрелки были популярны — правда, среди бандитов. Но бандиты вылезли из подполья и стали чуть ли не официальной прослойкой общества, как рабочие или крестьяне.

Страна качалась и расползалась во все стороны, тогда как бандиты объединились и сплотились. У них были свои законы, которые назывались «понятия». Бандиты жили «по понятиям», в этом была своя справедливость и свой порядок. На фоне общего хаоса, на фоне продажных судов бандиты выигрывали. Они пробрались даже в правительство, продавливали нужные им законы, садились за один стол с интеллигенцией. Знаменитые певцы приходили к ним на праздники, пели и ублажали, практически обслуживали. За деньги, разумеется. За деньги можно было купить все и всех.

Я помню, как пришла в ЦДЛ (Центральный дом литераторов). Раньше туда посторонних не пускали. На дверях стоял специальный человек, который строго проверял членские билеты, отсеивал писателей от не-писателей. И если попадался «не», гнал каленой метлой. Никто не мог просочиться в благородную элитарную писательскую среду. И вдруг… В один из дней я пришла в ЦДЛ — нарядная и успешная, но на меня нуль внимания. Дубовый зал забит братками в малиновых пиджаках и их подругами на высоких шпильках. Было непонятно, как можно передвигаться в таких туфлях, если только на цыпочках, как балерина на пуантах. Но красота дороже.

Молодость и доступность — вот что имело значение. А такие достоинства, как талант, служение отечеству, продвижение культуры в массы. Это вы о чем? Даже смешно слушать. Кому нужен твой талант? Его не положишь на бутерброд. В него не засунешь свой пенис. А тогда зачем? Ценилось только то, что можно употребить: съесть, выпить, почувствовать.

Началась эмиграция. Интеллигенция не понимала, как тут жить и что будет дальше.

Я тоже не понимала, но у меня не было вариантов. Я работаю со словом и могу жить только в своей языковой среде. Я могу существовать только в русском языке. Все остальное — нереально. «Без языка человек теряет восемьдесят процентов своей индивидуальности» (Довлатов). Лично я теряю девяносто девять процентов своей индивидуальности. Что остается?

Однако вернемся к внуку.

Павлуша пришел домой с прогулки неожиданно тихий и сел на стул.

— В чем дело? — забеспокоилась я.

— Меня Тончик вызвал на стрелку.

Я знала, что такое стрелка. Это все знали.

— Когда?

— Сегодня. В пять часов вечера.

— Ты боишься? — спросила я.

Павлуша промолчал. Боялся. Он сидел понурившись. Мой бедный ангел. Но ведь и царские офицеры боялись дуэли. На кону — жизнь. Мыслимое дело…

Подростки будут выяснять, кто прав, кто виноват, и нередко эта разборка кончается дракой. Набьют морду моему Павлуше. Сунут кулаком в нос. А лицо — это очень больно. Кулаком в нос — искры из глаз. Могут пырнуть ножом. В живот. Что им стоит? Мальчишки — дети, а дети свободны. У них нет никаких границ. Беспредельщики.

Я должна его защитить. Но как? Не пойду же я на стрелку. И что я сделаю, если они начнут избивать Павлушу, а он визжать, как кролик? Я могу только возопить: «Мальчики, не надо!» Плевали они на меня.

Я тут же метнулась к телефону и набрала своего зятя Андрея. Я больше всего боялась, что Андрей отвертится, скажет, что занят.

Он действительно был занят. Он не мог покинуть съемочную площадку. Но Андрей не стал отпрашиваться, просто повернулся и пошел вон из павильона. Одно дело — трудовая дисциплина, другое — угроза жизни единственного ребенка.

Андрей примчался через час. Это ровно столько, сколько требуется, чтобы доехать от киностудии до дачи.

Первым делом я стала кормить Андрея. Он всегда был голодный. Видимо, его организм еще рос и требовал горючего. Я любила смотреть, как он ест. Он поглощал пищу вдохновенно, склоняя голову то к одному плечу, то к другому.

Понурый Павлуша сидел рядом.

— А ты можешь не ходить на свою стрелку? — спросила я.

— Нет, — ответил Павлуша.

— Тебя покалечат.

— Лучше быть калекой, чем трусом, — сказал Андрей.

— Глупости, — сказала я. — Гораздо лучше быть трусом, чем калекой. Калека — это надолго.

— А как же кодекс чести? — возразил Андрей. — Мужчина должен иметь кодекс чести.

«Воспитатель нашелся», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

Андрей повернулся к сыну:

— А зачем ты его толкал в лужу?

— Не знаю.

— Ну все-таки. Какая-то причина была?

— Захотелось.

— Если каждый будет делать то, что ему хочется, мир перестанет существовать.

Павлуша молчал. Для него это было слишком сложно.

— Понял? — проверил Андрей.

Павлуша не ответил. Сжался.

— Отстань от него, — попросила я зятя.

До стрелки оставалось двадцать минут. За Павлушей зашел Баран, его секундант.

Павлуша поднялся из-за стола, и они отправились на место встречи, то есть на мост.