Книга Собиратели ракушек, страница 36 – Розамунда Пилчер

И все же… все же хорошо было бы разок, один разок, до «отбоя» съездить в Порткеррис. Остановиться можно у Дорис. Взять бы с собой еще Оливию…

Оливия заехала в открытые ворота. «Альфасад» покатил по скрежещущему гравию, мимо старого покосившегося сарая, исполняющего обязанности гаража и склада садового инвентаря, и остановился у второй входной двери маминого дома. Сквозь стекло в верхней половине двери были видны маленькая прихожая, пол в пластиковых квадратах, плащи и пальто на вешалке, шляпы, надетые на рога потраченной молью оленьей головы, зонтичная стойка из белого с синим фаянса, топорщащаяся зонтиками, тростями и даже двумя клюшками для гольфа. Из прихожей Оливия прошла прямо в кухню, всю наполненную теплым, аппетитным духом жарящегося мяса.

— Мамочка?

Ответа не было. Оливия вышла в зимний сад и сквозь стекло сразу увидела Пенелопу на противоположном краю лужайки — она стояла, прижав к боку пустую бельевую корзину и задумчиво глядя перед собой, а ветер шевелил ее растрепавшиеся волосы.

Оливия распахнула дверь в сад и шагнула через порог на просвеченный солнцем холод.

— Ау!

Пенелопа очнулась, увидела дочь и заторопилась к ней по стриженой траве.

— Дорогая моя!

Оливия еще не видела мать после болезни и внимательно всмотрелась, ища и боясь найти в ее облике перемены. Но она только немного похудела, а в остальном казалась такой же, как всегда, — вид здоровый, щеки разрумянились, молодая, упругая, длинноногая. Хорошо бы не рассказывать ей о смерти Космо, чтобы сохранилось на ее лице это счастливое выражение. Люди остаются живыми, пока кто-нибудь не сообщит тебе об их смерти. Хорошо бы вообще никто не приносил никому таких известий.

— Оливия, как я тебе рада!

— Что это ты там стояла с пустой корзиной в руках?

— Просто стояла, и все. Смотрела. Чудесный день. Доехали благополучно? — Она заглянула Оливии через плечо. — А где же твой друг?

— Вышел у трактира купить тебе подарок.

— Ну, это совершенно лишнее.

Пенелопа на ходу кое-как вытерла ноги у порога и вошла в дом. Оливия вошла следом, закрыла за собой дверь. В зимнем саду на каменном плитчатом полу были расставлены плетеные кресла и табуретки, и на всех сиденьях — выцветшие диванные подушки. Здесь было очень тепло, душно от зелени и влажной земли и нежно пахло цветущими фрезиями, любимым цветком Пенелопы.

— Он просто проявил деликатность. — Оливия швырнула сумку на светлый сосновый столик. — Мне надо тебе кое-что сообщить.

Пенелопа поставила рядом с сумкой бельевую корзину и повернулась к дочери. Улыбка медленно сошла с ее губ, прекрасные темные глаза взглянули встревоженно. Но голос, когда она проговорила: «Оливия, на тебе лица нет», был тверд и ясен, как всегда.

Это придало Оливии храбрости. Она сказала:

— Да, я знаю. Мне только утром стало известно. К сожалению, печальная новость. Умер Космо.

— Космо? Космо Гамильтон? Умер?

— Звонила Антония с Ивисы.

— Космо, — повторила Пенелопа, и лицо ее выразило боль и печаль. — Не могу поверить… Такой славный человек. — Она не заплакала, но Оливия и не ожидала от нее слез, мать не из тех, кто плачет. Она за всю жизнь ни разу не видела Пенелопу плачущей, но румянец схлынул с ее щек, и рука сама прижалась к груди, словно стараясь унять сердцебиение. — Славный, милый человек. Голубка моя! Ах, какое горе! Вы так много значили друг для друга. Как ты?

— А ты-то как? Я боялась тебе сказать.

— Я ничего. Это от неожиданности. — Она слепо протянула руку, нащупала стул и медленно, тяжело села.

Оливия с тревогой посмотрела на нее, окликнула:

— Мамочка?

— До чего глупо. Мне как-то немного не по себе.

— Может быть, глоток коньяка?

Пенелопа слабо улыбнулась, закрыла глаза.

— Прекрасная мысль.

— Сейчас принесу.

— Он стоит в…

— Я знаю, где он стоит. — Оливия скинула свою сумку на пол, пододвинула скамейку. — Положи сюда ноги… сиди и не двигайся… я сейчас, в одно мгновение.

Бутылка с коньяком стояла в буфете в столовой. Оливия достала ее, принесла в кухню, наполнила две лекарственные рюмки. Рука у нее дрожала. Горлышко бутылки звякнуло о край рюмки. Несколько капель пролилось на стол. Но это не имело значения. Ничего сейчас не имело значения, кроме мамочки и ее ненадежного сердца. Только бы не еще один инфаркт! Господи, только бы у нее не было еще одного инфаркта! С двумя рюмками Оливия вернулась в зимний сад.

— Вот.

Она вложила рюмку в руку матери. Обе молча сделали по нескольку глотков. От неразбавленного коньяка сразу стало теплее и покойнее. Пенелопа слабо улыбнулась:

— Как ты думаешь, это старческая слабость — когда вдруг во что бы то ни стало нужно немедленно выпить глоток спиртного?

— Вовсе нет. Мне тоже нужно было выпить.

— Бедняжка моя. — Пенелопа отпила еще. Цвет возвращался к ее щекам. — Ну вот. А теперь расскажи мне все сначала.

Оливия рассказала. Хотя рассказывать-то было почти нечего.

— Ты его любила, — сказала Пенелопа, когда она замолчала, не спрашивая, а утверждая.

— Да. За тот год он стал частью меня. Он оказал на меня такое сильное влияние, как никто за всю жизнь.

— Тебе надо было выйти за него замуж.

— Он этого и хотел. Но я не могла, мамочка, понимаешь? Не могла.

— Очень жаль.

— Не жалей. Мне так лучше.

Пенелопа кивнула, соглашаясь.

— А как Антония? Что с ней? Бедная девочка. Она присутствовала при этом?

— Да.

— Что с ней будет? Останется жить на Ивисе?

— Нет. Это невозможно. Дом не был собственностью Космо. Антонии негде жить. Ее мать вышла замуж, живет на севере. И по-видимому, средств у нее нет.

— Что же Антония собирается делать?

— Возвращается в Англию. На той неделе. В Лондон. Пару дней погостит у меня. Хочет устроиться на работу.

— Но она еще так молода. Сколько ей теперь?

— Восемнадцать. Уже не ребенок.

— Девочкой она была такая обаятельная.

— Ты хотела бы с ней повидаться?

— Даже очень.

— А ты бы… — Оливия отпила еще глоток коньяка. Он обжег горло, разлился теплом в желудке, прибавил ей силы и храбрости. — Ты не хочешь, чтобы она погостила у тебя? Пожила бы месяц или два?

— Почему ты спрашиваешь?

— По нескольким причинам. Во-первых, я думаю, Антонии понадобится время, чтобы собраться с мыслями, осмотреться и решить, чем ей в жизни заняться. А во-вторых, Нэнси не дает мне покоя, говорит, что доктора не велят тебе после инфаркта жить одной.