Книга Не ссорьтесь, девочки!, страница 40 – Ануш Варданян

— Сколько?

— Копейка с человека!

— Сколько?!

— А что? Копейка рубль бережет, Сонечка…

— Какая копейка! Какой рубль!

— Копейка — символ рубля, — парировал находчивый Лейба, но Соня чувствовала, что надвигается хаос.

— Должны же материалы привезти, я машину заказала.

— Что вдруг? — встрепенулся Ароныч. — Кто тебе, моя девочка, сказал, что материалы вовремя привозят? Сядь, не торопись. Поговорим, чайку попьем.

Соня в ужасе смотрит на раздевающихся курсантов. Прикотенко настаивает:

— Вы бы, девушка, все-таки отвернулись.

— Ничего принципиально нового я не увижу. Я вообще уйду.

Соня направляется к выходу.

— А чай? — фальцетом кричит старый Лейба.

— Я лучше водки пойду выпью. Спасибо.

Она дернула тяжелую дверь.

— Теть, у вас сигарет не будет? — тихо, чтобы не слышал Прикотенко, спрашивает юный солдатик, и Соня не сразу понимает, что обращаются к ней. Какая же она «тетя»! Но, взглянув на худую шею мальчишки, согласилась, что, конечно же, тетя.

— А письмо отправите? — еще тише, почти шепотом, просит второй.

Соня дает ребятам сигареты, хватает письмо и выбегает из зала.

В рюмочной выпила водки под сочувственными взглядами алкашей, выкурила сигарету, отдышалась, подобрела. Вернулась в баню и совсем умиротворилась, глядя, как знакомый архитектор, вооружившись рулеткой, делал обмеры помещения. Курсанты уже ушли, а Ароныч разгадывает кроссворд.

— Государство, знаменитое своей стеной?

— Израиль.

— Если б так, Сонечка, если б так. Китай.

— Кроссворд с претензией на юмор?

Лейба Аронович кряхтит:

— У меня для тебя есть две новости. Даже не знаю, хорошие ли? Или одно из двух.

Соня похолодела:

— Пришла беда — отворяй ворота?

— Почти…

У Сони нет другого оружия — только ирония. А еще не верилось, что может произойти нечто более абсурдное, чем раздевшееся целиком военное училище.

— Ну, давайте, выкладывайте, старый губитель детских снов, подрезатель птичьих крыльев, говорите! Я совершенно готова.

Лейба хотел было пуститься в объяснения истинного положения вещей, а Соня приготовилась слушать и расстраиваться, как вдруг свет, идущий из зала, померк и в узком проеме каморки банщика появился внушительный мужчина. За ним, на шаг позади, — еще двое. Соня подбирается, а Лейба, напротив, радостно кивает пришельцам.

— Здрасьте, милый человек, — хмуро произносит Соня. — Вы тоже собираетесь мыться за копеечку?

Но «милый человек» с достоинством заявляет:

— Я — Эдуард.

Соня протягивает руку:

— Софья Викторовна.

Видно, что Эдуард немного растерялся и поэтому упустил инициативу. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, он говорит:

— Я — Эдуард. «Инфернал». Здравствуйте, Софья Викторовна!

Соня встает, как радушная хозяйка, и распахивает объятья.

— Добрый день. Мне чертовски нравится название вашего магазина. Я даже думала назвать баню «Геенна огненная». Но боюсь, старушки ходить перестанут.

— Люблю, когда у баб есть чувство юмора. Перейдем к делу. Баня твоя на моей территории. Ты можешь тут ремонт делать, ты можешь тут хоть кружок танцев открывать. Но два дня в неделю — наши. Мои пацаны тут с девочками культурно отдыхают.

Молодой человек выглядел благообразно, а говорил форменные гадости, и Соня огрызнулась:

— Грязновато тут, вас это не смущает?

— Тут я вопросы привык задавать. О’кей?

Соня оборачивается к Лейбе Ароновичу, который невозмутимо продолжает разгадывать кроссворд.

— Вы про это со мной хотели поговорить, старый жид?

— Э, э… Без этого. У нас тут последний интернационал. У нас все равны.

— Ага! Ни эллина, ни иудея? Да делайте вы, что хотите!

Соня садится на стул, а Эдуард растерянно застывает посреди комнатенки. Его немного обескуражил внезапно оборвавшийся разговор. А Лейба Аронович засуетился, забегал на пяти квадратных метрах от Сони к Эдику. Соня демонстративно листала счета, Эдик ждал ответа.

— Хорошо, хорошо. Я поняла, два дня ваши, — оторвалась она от бумаг. — А чего вы сейчас от меня хотите? Чтоб я вам анекдот свежий рассказала? Чаю вам предложила? Коньячку для вас достала из больничной тумбочки этого ренегата?

Соня не выдержала, вскочила и, подобрав манатки, побежала вон.

— Сонечка, я провожу тебя! Эдик, у девочки очень хрупкая душа!

Соня бежит по лестнице вниз. Вот бы упасть и сломать ногу. Чтоб все отстали от нее, чтоб загипсоваться до бровей и никого не видеть, оставить свободной только кисть руки и показывать всем кукиш! За ней, едва поспевая, бежал старый Лейба.

— Деточка, не спорь с ними. Не трать здоровье. А было бы здоровье — остальное мы купим. Он — хороший мальчик. Хотя, конечно, малосимпатичный господин. Знаешь, как говорила моя мама тому, кого не любила? Пусть у тебя во рту останется один зуб, и пусть он постоянно болит.

— Изысканно! Великолепно! Браво! Спасибо, Лейба Ароныч. Кстати, а вторая новость? Ведь была же вторая, которая этой не лучше. Есть ведь вторая новость?

Лейба Аронович долго роется в кармане, откуда достает мятую бумажонку, разворачивает ее и водружает на нос очки. Делает все обстоятельно, подчеркивая важность момента. Бумажку читает про себя, изредка произнося отдельные звуки, реже целые слова.

— Гм… гигиена… по… кха… положение…

— Ну?

Лейба сворачивает бумагу.

— Короче говоря, распоряжение администрации района. Пятница — льготный день, когда обязательно должны мыться пенсионеры-льготники.

— И еще один официальный выходной, — Сонина мечта о бане — райском саде тускнеет и растворяется на глазах. — Так?

Лейба кивает.

— Что же остается? — воет несчастная Соня.

— Остается терпеть и надеяться.

— Это я и без вас умею.

Домой Соня шла понуро. Она проведала родителей и Лерку, оставила им денег, покричала на мать за растущую гору газет в прихожей и комнатах, поругала отца за то, что курит много, и засобиралась. Жора был муж постылый, но Соня не могла засыпать одна. Было поздно, родители уговаривали остаться, но Соня двинулась в путь. Идти было недалеко. Это и расстраивало Соню — слишком мало времени, чтобы подготовиться к встрече с непредсказуемым и непризнанным творцом.

Соня опасалась не зря. Сначала она удивилась большой пробке. Не поздновато ли для дорожных заторов? Затем, уже совсем близко от дома, увидела толпу. Соня пробралась вперед и похолодела. Ее благоверный, Жорик, приняв позу «Мыслителя» Родена, восседал посреди мостовой. Он был бос и печален. Возможно, временно слеп, так как очень глубоко ушел в себя. Движение замерло. Машины гудели, водители проклинали умалишенного. По обочинам толпился народ, хохотавший над дурачком в тельняшке и линялых трениках. Зрелище было душераздирающим. Через поток машин Соня побежала к Жорику.