Книга Черные перья. Работа для гробовщика, страница 107 – Марджери Эллингем

– А, понял, на что вы намекаете. С тех пор, как прочитал первое из анонимных писем. Хочется сначала приобрести некоторые теоретические познания, прежде чем отважиться на какие-то практические шаги.

– Разумно. – Кэмпион оставался серьезен. – Простите за назойливость, но вы целиком сосредоточились на проблемах, связанных с анонимными письмами, или нет?

– Целиком и полностью.

– Почему?

Последний представитель мужчин в семействе Палиноудов опять удостоил его улыбкой.

– Для меня только эта проблема представляется загадочной, – небрежно объяснил он.

Льюк многозначительно посмотрел на коллегу, но тот казался невозмутимым.

– Я так и подумал с самого начала, – светским тоном отозвался он. – Вы ведь вымыли каждую чашку, каждый стакан, насколько мне известно. Причем наверняка сделали все, чтобы мы пришли к неправильным выводам. Что заставило вас посчитать смерть своей сестры самоубийством?

Лоренс обдумал вопрос и ответил прямо:

– Я не собирался высказываться по этому поводу, но мы действительно избежим многих проблем и потери времени, раз вы так хорошо информированы. Надо полагать, гробовщик подсматривал за мной? Что ж, Рут совершала экстравагантные поступки и отдала свой скромный доход в залог. Моя сестра Эвадна и я нарушили семейное правило невмешательства в дела друг друга и потребовали от нее пересмотра решения. Она легла спать в состоянии крайнего расстройства и на следующий день умерла. Ее отличала неспособность контролировать свои расходы.

– Вы хотите сказать, мисс Рут любила азартные игры?

Он удивленно вздернул брови.

– Если вам известно так много, то почему вы не поняли очевидного намного раньше?

– Где она добыла яд?

Лоренс откинулся на спинку стула и изобразил равнодушие:

– А вот это обязаны установить вы сами. Я не знаю подробностей.

– Зачем же вы перемыли все чашки и стаканы в ее спальне?

Лоренс колебался.

– Сам не знаю, – наконец ответил он. – Честно говоря, я поднялся наверх, потому что добрая женщина, которая заботится о нас здесь, ожидала от меня этого. Я стоял, смотрел на Рут и размышлял, насколько теперь приходилось сожалеть, что она унаследовала ошибочный подход к математике, свойственный нашей семье. И в тот момент мне пришла в голову мысль о ее самоубийстве. Вот почему и сполоснул посуду в ее комнате. Вероятно, опасался, что кто-либо еще ненароком может выпить какую-то опасную для жизни жидкость.

– Какая неправдоподобная история! – Льюк бурно выразил свое недоверие к словам Лоренса. – Сестра, по вашему мнению, покончила с собой, но вы ничего не предприняли по этому поводу, а вот стоило доктору показать вам анонимное письмо, как вы сразу заинтересовались?

– Письмо стало первым документом такого рода, попавшим мне на глаза. – Лоренс игнорировал Льюка и по-прежнему обращался только к Кэмпиону. – Необычайная ненависть в каждой его строке оказала на меня глубокое психологическое воздействие. Экстраординарно! Я был поистине увлечен разгадкой этой тайны. Она не давала мне покоя. Не знаю, доводилось ли вам переживать нечто подобное.

– То есть в результате своего расследования вы пришли к выводу, что именно ваша племянница писала все эти ужасные вещи?

Лоренс посмотрел в его сторону.

– Если вы подслушали мой разговор с ней, должны сами все знать.

– У вас есть хоть какие-то доказательства?

– Многоуважаемый сэр, мои расследования остаются моим частным делом. Вам не стоит рассчитывать на мое желание делиться с вами их плодами, поскольку они непосредственно касаются членов моей семьи.

Немного помолчав, Кэмпион все же продолжил разговор:

– Должен ли я вам напоминать, что метод исключения имеет некоторые опасные свойства?

Злость Лоренса улетучилась, как перестает плакать ребенок, если его удается чем-то удивить.

– Неужели вы действительно так считаете?

Кэмпион оставался серьезным:

– Подростки всегда остаются для нас людьми немного таинственными. Даже если ты уверен во всем остальном, они по-прежнему составляют для тебя загадку.

Льюк потерял терпение:

– Какое отношение имеет все это к делу?

Ему ответил Лоренс:

– Выражусь предельно просто специально для вас. Убедившись, что больше никто в этом доме не мог быть автором писем, я обратился к единственной персоне, о которой почти ничего не знал. Я заметил, что у нее есть от нас какой-то грязный секрет. Но я не понимал тогда, в чем именно он заключается.

– И кто же помог вам увидеть неприятно поразившую вас таинственную правду? – спросил Льюк с напором. – Капитан расстарался, надо полагать?

– Да. Я разговаривал с ним по другому поводу, и он мне все рассказал. Причем в крайне жестких выражениях. Я ему не сразу поверил и заставил отвести меня в больницу, где лежит этот мерзкий юнец и где мы застали Клити.

Казалось, воспоминания причинили ему физическую боль, и мистеру Кэмпиону опять пришлось брать инициативу на себя.

– Не понимаю, почему вы ограничиваете круг подозреваемых обитателями этого дома?

– Это естественно. – Лоренс поднялся, разжал свои крупные и неловкие пальцы, приведя в беспорядок бумаги и книги на столе. – Я все проверял и перепроверял. – Его странный голос продолжал громко подчеркивать отдельные слова в каждой фразе. – Это сугубо внутренняя информация. Факт, от которого никуда не денешься. – Он подошел к шкафу, стоявшему в эркере. – Где-то здесь у меня хранится копия первоначального письма. – Один из ящиков Лоренс выдвинул с такой силой, что целая пачка каких-то документов вывалилась из него, разметавшись по паркету.

– Не надо, – махнул рукой Льюк, – я выучил его наизусть.

– Неужели? – Лоренс бестолково возился с грудой бумаг на полу.

– Могу в любой момент процитировать. – Дивизионный инспектор говорил пылко и раздраженно. – По крайней мере, первое из писем. И что-то не припомню никакой сугубо внутренней информации.

– Я имею в виду строку о цветах. – Лоренс нервно шагнул ближе к инспектору. – Ее вы тоже не помните? После потока клеветы на доктора, обвинений его «в слепоте, в неумении различить убийство, отвратительное и наглое», там было продолжение: «Одни только опрокинутые лилии все могли бы ясно показать даже дураку».

Омерзение, вложенное им в цитату, показывало всю меру шока, в который повергли его анонимные письма. Прегрешение против бесценных слов, изложенных на бумаге, было для него неслыханным злом.

Льюк неожиданно отозвался с огромным интересом:

– Я помню эту фразу. Когда именно опрокинулись цветы?

– Перед самыми похоронами, и в холле не было никого, кроме жильцов и прислуги. Ни одного чужака. Даже владелец похоронной конторы еще не прибыл.