Книга Манипулятор. Три осенних дня, страница 39 – Чингиз Абдуллаев

— Я его не ругаю, просто рассказываю вам, как он был одет, — начал оправдываться Бубенцов.

— Тогда, пожалуйста, без комментариев. Итак, он проголосовал на своем участке. Вокруг него было много людей?

— Человек десять-пятнадцать.

— Они говорили?

— Конечно. Он же учитель истории. Я заметил, у всех учителей похожие характеры. Как только увидят людей, сразу же лезут в толпу и начинают гнуть свою линию.

— Он что говорил с людьми? О чем?

— О политике, о налогах, о пенсиях. Обычная пропаганда…

— Которая запрещена в день выборов, — напомнил Петровский, — и за день до них тоже. Составь акт и пусть он будет у тебя. На всякий случай. Если вдруг в Курске в последний момент проголосуют за Седых, ты предъявишь этот протокол и областная прокуратура опротестует итоги выборов.

— Он не победит, — запротестовал Бубенцов. — Никто не знает, что его вставили в список еще раз.

— Ты недооцениваешь человеческий фактор, — возразил Святослав Олегович, — он же учитель. Его знают многие горожане. Слухи идут от дома к дому. У нас в России любят обиженных. А он был обиженный, его исключили из списка кандидатов. Вот теперь люди и потянутся за него голосовать. Так что составь протокол, пусть он у тебя будет. А в следующий раз имей для такого случая фотографа. Было бы не лишним пару раз щелкнуть, как Александр Александрович Седых призывал голосовать за него в день выборов на избирательном участке.

— Понятно, — уныло протянул Паша, — я думал — он вам понравился.

— Он мне и сейчас нравится. Прекрасный человек. Начитанный, грамотный, очень порядочный. Но у нас с тобой есть конкретная работа. Мы, Паша, получили деньги, очень большие деньги, чтобы провести в депутаты бизнесмена Качанова. Если бы Седых был даже моим папой или дядей, то и тогда я не стал бы его поддерживать на выборах просто так, забыв о моей основной задаче. Родственников и хороших людей нужно любить не в рабочее время, Паша. Ладно, давай дуй к этой парикмахерше, а то она действительно вызовет милицию. — Он положил трубку. Затем снова набрал номер. На этот раз позвонил в Башкирию, Юлаю Абуталиповичу. — Что у нас с Гребешковым?

— Местное телевидение уже дважды показывало, — радостно сообщил Юлай. — И про тебя говорили, и даже про меня. В общем, наш Гребешков настоящий народный герой. Думаю, он может победить даже в первом туре. Говорят, сам президент хочет сегодня к нему приехать.

— Пусть приедет, — пожал плечами Петровский, — но сделай так, чтобы в этот момент там оказались твои журналисты из Москвы. Случайно, конечно. Если ты выйдешь на пресс-секретаря президента и расскажешь, что в город приехало сразу несколько известных столичных журналистов, то они заранее тебе сообщат, когда в больницу поедет президент. Можешь не беспокоиться.

— Я уже позвонил, — заявил довольным голосом Юлай. — А наши журналисты обедают. Я им много выпивки не даю, но коллекционный коньяк поставил. Пусть пока бутылочкой побалуются. А вечером мы им такой ужин устроим — на всю жизнь запомнят.

— Это само собой, — согласился Святослав Олегович, — и дай каждому по пятьсот долларов. Нет, лучше по тысяче. Скажи, на мелкие расходы. Они неплохие ребята, сразу согласились лететь.

— Конечно, согласились, — рассмеялся Юлай, — они меня давно знают, и я их давно знаю. Почему не поехать? Бесплатные билеты первым классом, проживание в лучших номерах, сытые обеды и на прощание — небольшой «барашек» в карман. Только по тысяче я им не дам, слишком жирно. По пятьсот на брата очень даже неплохо.

— Как знаешь, — согласился Петровский, — только держи их на поводке, чтобы обязательно сняли приезд президента в больницу. Если он, конечно, приедет.

— Ты думаешь, у нас каждый день народные артисты в больницу попадают? — возмутился Юлай. — А это ведь больница нефтяников, президенту будет приятно сюда приехать. И заодно сфотографироваться с известным Гребешковым, который проходит депутатом в Государственную думу от нашей республики.

— Убедил, — коротко отозвался Святослав Олегович, прощаясь со своим заместителем.

Теперь оставалось только ждать. С Востока каждый час шли новые вести. Коммунисты начали теснить правящую партию, вырываясь на первое место. Петровский вспомнил об ужине, когда часы показывали около семи. Он позвонил Инне.

— Закажи мне ужин в кабинет.

— Что вы хотите, Святослав Олегович?

— Какой-нибудь суп горячий и еду. Все равно какую.

— Китайскую или европейскую?

— Лучше нашу. Но не нужно всякой живности, меня от нее мутит.

— Хорошо, — ответила Инна.

— И еще, — вспомнил Петровский, — где наша новенькая? Как ее звали?

— Илона. Но вы велели, чтобы мы называли ее Надей.

— Это ее настоящее имя. Первое имя ей придумала Виктория. Представляю, что она хотела с ней сделать. Наверно, отправила бы на панель.

Инна оскорбленно промолчала.

— Я просил, чтобы ее переодели и отправили в салон красоты, — напомнил Святослав Олегович.

— Алла Андреевна все сделала, — сообщила секретарь. — Когда к вам вызвать Надежду?

— Прямо сейчас. Хочу посмотреть на результат.

Он углубился в бумаги. Принимая на работу молодых сотрудниц, Петровский намеренно проводил такие жестокие эксперименты. Нет, он никогда не встречался ни с одной из них. Но сама работа его агентства велась на грани морали и этики, и он должен был быть абсолютно уверен в своих сотрудниках. Женщины, прошедшие через устраиваемое Святославом Олеговичем испытание, проникались к нему большим доверием и старались выполнить любые его поручения. Кроме того, ему нужны были их лояльность и возможность переступить через некий внутренний стыд. Сотрудницы его агентства должны встречаться с политиками, беседовать с журналистами, узнавать мнение аналитиков. Кокетничать им разрешалось, легкий флирт даже приветствовался, но любая интимная связь исключалась. Нарушительница сразу же вылетала с работы. «У нас солидная организация, — любил повторять Петровский, — мы не плодим шлюх для развратных политиков».

Он читал поступившие бумаги, когда позвонила Инна.

— Ужин сейчас принесут. В приемной ждет Надя. Разрешить ей войти?

— Да, конечно. — Он продолжил работать, не поднимая головы.

Дверь кабинета скрипнула. Святослав Олегович поднял глаза, глянул на вошедшую и поискал, где лежат его очки. С сорока пяти он стал иногда плохо видеть на расстоянии.

— Входи, — велел Петровский.

Молодая женщина робко прошла в кабинет. Он наконец нашел очки, надел их и удивленно заморгал. Затем понял, что зрение его не обманывает. Перед ним стояла абсолютно другая женщина. За минувших два дня она как будто выросла и сейчас выглядела лет на двадцать пять—тридцать. Исчез дешевый парик, открылось лицо. Ее нельзя было назвать красавицей, но такое лицо сразу запоминалось и, что важнее, бросалось в глаза. Римский нос с небольшой горбинкой, тонкие губы, красивые карие бархатные глаза. И одежда… Одежда сделала ту девушку совсем другим человеком. На ней была длинная макси-юбка, темная блузка и черная жилетка.