Онлайн книга «Тебе, с любовью...»
|
Наверное, она поняла. И приехала сказать все, что думает обо мне. Но нет. Джульетта поскальзывается на мокрой траве и падает у могилы матери. Она довольно далеко от меня, но я вижу на ее лице боль и муку. Она кричит. Молотит кулаками по надгробию. Я поворачиваю ключ, вырубая косилку. И бегу к ней. К тому времени, как я добегаю до нее, она уже в кровь разбила пальцы. Ее лицо залито слезами, голос охрип. Ее слова прерываются рыданиями, и я не могу понять, о чем она говорит, но она едва ли сознает, кто стоит рядом. Она снова ударяет кулаком по надгробию. Я хватаю ее, разворачиваю и притягиваю к себе. – Джульетта! Джульетта, остановись! Я готов к тому, что она будет вырываться, желая выместить свою злость на могиле матери. Но она приникает ко мне, рыдая и утыкаясь лицом в мою грудь, вцепившись в мою рубашку, точно в спасательный круг. – Все хорошо, – говорю я, хотя очевидно, что это не так. Крепко обнимаю, шепча слова утешения в ее волосы. Зубами стаскиваю с рук рабочие перчатки и успокаивающе глажу ее по спине. – Все хорошо. Образовавшийся из-за дождя туман создает иллюзию уединения. Воздух пропитан запахом скошенной травы, и к нему примешивается аромат Джульетты: она пахнет ванилью и корицей. Когда рыдания Джульетты стихают, я наклоняю голову и шепчу, почти касаясь губами ее виска: – Хочешь сесть? Шмыгнув носом, та энергично мотает головой: – Не рядом с ней. – Ладно. Тогда сюда. – Я отвожу ее на несколько шагов в сторону, к старой могиле, которую за все время, пока я тут работаю, никто не навещал. Сев, мы прислоняемся к камню. Она все еще стискивает в пальцах мою рубашку. И когда мы садимся, льнет ко мне, согревая своим теплом. Легкий дождик холодит лицо и смешивается со слезами Джульетты. – Поговорим об этом? – спрашиваю я. – Нет. – Она вытирает лицо. – Понял. Я смотрю на нее сверху вниз. Собравшиеся в ее волосах капли дождя посверкивают на свету. По щекам течет тушь. Тяжесть ее прижавшегося ко мне тела – самое прекрасное и самое мучительное ощущение, которое я испытывал в своей жизни. Я провожу пальцем по дорожке туши на ее щеке. Джульетта со вздохом закрывает глаза. – Лучше бы я этого не делала. – Ее голос срывается, и она снова начинает плакать. – Тсс, – тихонько прикасаюсь я губами к ее виску. Вечность бы ее так обнимал. – Чего бы ты лучше не делала? Джульетта слегка выпрямляется и откидывает с лица влажные волосы. У нее дрожат руки. Она вся дрожит. – Моя мама была фотографом. Я проявила снимки, которые она сделала перед смертью. Лучше бы я этого не делала. Точно. Она говорила мне об этом. Первый порыв – продолжать вести себя как раньше: делать вид, будто я понятия не имею о том горе, которым Джульетта делилась со мной в своих письмах. Но я не могу поступить так. Не тогда, когда моя рубашка пропитана ее слезами. Я убираю прядь волос с ее глаз. – Что ты там обнаружила? Ее лицо горестно морщится, и она утыкается им в мое плечо. Сейчас она снова заплачет. Вздохнув, Джульетта слабым голосом говорит мне в рубашку: – Она изменяла. – Что? – Она изменяла. Моему папе. Она прилетела на три дня раньше, чем мы ее ждали. Ни фига себе! – И на ее фотографиях… – Я не знала, что найду, понимаешь? Думала, может, она делала снимки по работе или фотографировала чем-то заинтересовавших ее людей. Она поступала так иногда. Не для публикации снимков этих людей в «Нью-Йорк таймс». Просто мама считала, что они этого заслуживают. – Но нашла ты совсем другое? – Угу, – полуфыркает-полувсхлипывает она. – На фотографиях она в постели со своим редактором. – В постели? – Мои брови взлетают чуть не до кромки волос. – Как… – В постели. Обнаженные. Так что тут все ясно. – Обнаженные? – Обнаженные. – Вау. – Ненавижу ее. Слова острыми кинжалами срываются с ее губ. Ее тело напрягается. Тоску и боль сменяет все возрастающая ярость. – Ты проявила фотографии в школе? Джульетта натянуто кивает. – Рядом с учителем? – Нет. Он пошел выпить кофе, чтобы я могла сделать это сама. – Вот бы он перетрусил, увидев такое. Она удивленно смеется. Приятный звук. Я на что угодно готов, лишь бы рассмешить ее снова. Особенно сейчас. – Да уж, – соглашается Джульетта. Она выпрямляется и серьезно смотрит мне в глаза. Мы сидим, окутанные туманом, вдыхая запахи дождя и скошенной травы. Мне хочется опять притянуть ее к себе. Но нельзя. Я не знаю, догадывается ли она о том, что я – Мрак, и сомнения убивают меня. Скажи ей. Скажи ей. Скажи. Прежде чем я успеваю это сделать, Джульетта отстраняется и прислоняется спиной к надгробному камню. Нас разделяют сантиметры, но они кажутся мне километром. – Боже! Не знаю, что скажу папе. – А тебе обязательно ему все рассказывать? – Не знаю. – Она поворачивается ко мне. Ее губы всего в нескольких дюймах от меня. – С одной стороны, несправедливо обрушивать на него такое, а с другой… несправедливо позволять ему горевать по женщине, которая этого не заслуживает. – Жизнь вообще несправедлива, Джульетта, – качаю я головой, думая об Алане. – Несправедлива. – Знаю, – тихо отзывается она. В ее глазах печальное смирение. – Я знаю, что ты это знаешь. – Будь ты на моем месте, рассказал бы об этом отцу? Она так близко сидит и так открыта со мной – наше общение похоже на переписку между Девушкой с кладбища и Мраком. Закрыть бы глаза, забыть о реальной жизни и говорить с ней вечно. – Да, – отвечаю я. Фыркнув, Джульетта отводит взгляд. – Конечно бы рассказал. Ты никому ничего не боишься рассказывать. Я застываю, не понимая, оскорбление это или комплимент, действительно ли она так считает или поддела меня. Рэв обозвал меня мучеником из-за того, что я не позвонил его семье, когда сидел в прошлом мае в полицейском участке. Я был тогда в ужасе – полицейские сказали, что до следующего дня меня никто не заберет. Но когда тебя долгое время игнорируют и отвергают, ты в конце концов сдаешься и бросаешь попытки привлечь к себе внимание. Хотя… может, именно такие мысли делают из меня мученика? |