Книга Здесь и сейчас, страница 55 – Энн Брашерс

— Пока, говоришь? — Он поднимает голову, ухватившись за это слово.

— Ну да, пока не понимаем. И неизвестно, поймем ли когда-нибудь. Узнать нет никакой возможности. — Я пододвигаюсь к нему ближе. Мне очень хочется, чтобы он меня понял. — Со мной ты только погубишь себя, Итан. Погубишь здоровье, и тогда прощай свобода, прощай полноценная семейная жизнь. А от этого отказываться тебе нельзя. Да я сама тебе такого не позволю.

— Я хочу быть с тобой, это главное, больше мне ничего не надо.

Слезы наворачиваются на глаза. Я плачу. В конце концов, сколько можно сдерживаться?

Итан обнимает меня, прижимает к груди:

— С самого начала, с самой первой минуты, когда я увидел тебя на реке, я только о тебе и думал. Потом на целых два года тебя потерял, но думал о тебе каждый день. Наверное, я неслучайно оказался на реке, когда ты там появилась, неслучайно я способен видеть то, чего не видят другие, и неслучайно мы вместе оказались в этой авантюре. Нам судьбой предназначено быть вместе.

Я продолжаю плакать. Рукой вытираю нос, поднимаю голову, гляжу на него:

— Что ты такое говоришь? Меня вообще не должно здесь быть. Это неправильно, противоречит нормальному ходу событий. Нас разделяет время, и оно не хочет, чтобы мы были вместе.

— Время не может ничего хотеть или не хотеть. Разве не ты сама это говорила?

— Говорила, но…

— Мы уже вместе. Может, не только от времени все зависит.

Я плачу, уткнувшись в футболку Итана. Она быстро становится мокрой. Как я люблю ощущать его тело, его запах. Я люблю его. Но я должна оградить любимого от опасности, это главное. Я оградила его от гибели 17 мая и теперь должна позаботиться о том, чтобы он жил долго и счастливо.

Я люблю его. Мне нужно, чтобы это сердце, которое сейчас бьется мне в висок, продолжало биться и дальше. Я долго слушаю его удары, синкопами звучащие на фоне журчания речной воды.

— Еще не все кончено, Пренна. Клянусь тебе, когда-нибудь ты это поймешь.

* * *

Кажется, сегодня понедельник, уже вечер, и в дверь моей комнаты стучат.

Да, сегодня понедельник. Впрочем, я не совсем уверена. С пятницы я провалялась в постели, минуты, часы и дни слились в одно бесформенное и тягучее пятно.

Неимоверным усилием я заставляю себя встать и открыть дверь. Меня не волнует, что я в одной пижаме, волосы торчат во все стороны, как воронье гнездо, и я ни разу за это время не почистила зубы.

— Привет, Пренна.

На пороге стоит Кэтрин. Видно, что ей очень хочется протянуть руки и обнять меня, но она еще не отвыкла от привычки избегать физического контакта с людьми.

— Привет, Кэтрин.

Очков на ней уже нет. Какая она все-таки юная и хорошенькая без этих противных очков.

— Слушай, может, оденешься, а?

— Зачем?

— А затем, что нам надо кое-куда съездить.

— Куда?

— Увидишь. Давай-давай. — Кэтрин идет к комоду и начинает рыться в моих ящиках, доставая вещи. Словно понимает, что без нее я делать ничего не стану.

— Я устала, — вздыхаю я.

— Ты это вчера говорила. И в субботу.

Кэтрин вручает мне шорты, футболку и красный купальник.

— А я все равно устала.

— А ты просто надень, попробуй.

Я опять тяжело вздыхаю:

— А купальник зачем?

— Да надевай же. Потом увидишь.

Кэтрин открывает дверь в ванную комнату и жестом приглашает меня зайти. На тот случай, если я забыла дорогу.

— И причешись. И умойся. И зубы почисти.

Гляжу на нее и удивляюсь. Но я слишком устала, чтобы сопротивляться. Кэтрин — девчонка гораздо более упрямая, чем кажется с первого взгляда.

Беру одежду, тащусь в ванную. Надеваю, умываюсь, стараясь не глядеться в зеркало. Это так тяжело.

— Иди на улицу и садись в машину. А я сейчас.

— Чего это ты раскомандовалась? Вроде в начальство выбрали не тебя, а меня.

Подруга смеется и тащит меня к лестнице. Спускаемся, по дороге она заходит на кухню. Слышу, как она говорит с мамой, потом выходит с корзинкой, наполненной всякой всячиной. Никак на пикник собралась.

— Вот твоя мамочка положила нам кое-чего вкусненького, — весело говорит Кэтрин.

Я заглядываю в корзинку: там все мое самое любимое. Манговые коктейли, коробка с пирожными.

— От этого я растолстею и буду как корова, — ворчу я, едва волоча ноги к машине.

Кэтрин включает громкую музыку, мои любимые записи, опускает стекла, и мы мчимся куда-то. Все-таки хорошо не сидеть на месте, а ехать, все равно куда.

— Можно просто поболтать для начала, слышишь, Прен, — говорит Кэтрин, пытаясь перекричать музыку и ветер в ушах. — Это тебя мы должны благодарить, что теперь можно болтать о чем угодно.

Я гляжу в боковое окно. Да, с тех пор как мы здесь, именно этого я всегда и хотела. А теперь сама не знаю, что с этим делать.

— О чем говорить? — тусклым голосом спрашиваю я.

У Кэтрин какой-то озорной, шаловливый вид. Она делает музыку потише.

— Ну, хотя бы о новой стрижке миссис Синтии. С этой прической она совсем уродина. И изо рта у нее вечно воняет. А у мистера Роберта из носа растет шерсть.

Я отвечаю вяло, и разговор скоро гаснет. Впрочем, мы понимаем, что эти люди больше в нашей жизни ничего не значат.

Тогда подруга заводит разговор о будущем. Не о далеком будущем, а о самом ближайшем. Оказывается, у нее есть для меня новости. И ей не терпится со мной поделиться.

— Я вот что думаю… Может, и мне подать заявление в члены Совета, — говорит она, явно стесняясь своей смелости.

— О Кэтрин! Прекрасная идея, ты это здорово придумала.

В груди сразу становится тепло. Действительно, прекрасная мысль. Руководство в общине обновляется, худшие сменяются лучшими, и это очень хорошо.

Мы едем довольно долго. Наконец я чувствую, мы подъезжаем к океану. Лицо овевает теплый соленый ветерок.

Кэтрин останавливает машину возле маяка на Файр-Айленд. Мы скидываем одежду, стаскиваем с наших нежных ножек носочки и бежим по песку, как только что вылупившиеся черепашки. Беремся за руки и заходим в тихие воды вечернего океана.

Я поднимаю голову, гляжу на розоватый диск луны, которая любуется своим отражением в темном зеркале океанских вод. И сердце снова начинает биться. Как прекрасно это вечернее светило, каким кажется добрым, как прекрасны его лучи, в которых можно купаться, как в океане.

Да, жизнь есть жизнь, в ней бывает всякое, но она все равно берет свое. Рано или поздно в душе снова брезжит надежда.