Книга Брачный вопрос ребром, страница 44 – Елена Логунова

– Понятно. – Я уяснила, что пора откланиваться. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей бабушки и извините за беспокойство. Всего вам доброго!

– И вам того же, – Таня выглянула из двери, провожая меня взглядом.

Крикнула вслед:

– Вы заходите, если вдруг что!

– Если вдруг вспомните, что еще нам деньжат задолжали, – цинично хмыкнул мой здравый смысл.

А я ничего не сказала. Спустилась во двор, обнаружила, что единственный выход из него в данный момент перегорожен шкафом, вполне успешно сопротивляющимся попыткам увлечь его прочь с исторической родины, и присела на лавочку в ожидании завершения погрузочных работ.

Передо мной была символическая клумба с цветущими одуванчиками и прошлогодним сухостоем, в зарослях которого деловито шуршала давешняя кошка. За моей спиной сплошной стеной тянулись сараюшки, в советское время по умолчанию прилагавшиеся к квартирам в таких домах, как этот – некогда явно элитный. На облезлых дощатых дверях краснели крупно, в экспрессивном стиле, начертанные номера. Восьмая дверь была открыта, и за ней частично просматривалось помещение, заставленное и заваленное разнообразным барахлом. Очевидно, не все имущество покойной Ираиды Агафоновны отправилось на вывоз и на помойку, часть условного добра переместилась в сарайчик. Хотя, если судить по тому, в какие неопрятные кучи свалены вещи, они тут просто дожидаются приезда мусорной машины. Устроить такой некрасивый хламовник во дворе не позволил бы ни один дворник.

– Это еще что такое? Препятствуем работе полиции? – донеслось до меня с улицы произнесенное с ленивой укоризной.

Я привстала на лавочке и разглядела за забором патрульный автомобиль характерной раскраски – судя по урчанию мотора, он только что подъехал.

– Да мы ж это… Мать-перемать… Такой-сякой шкаф, чтоб его так и разэтак! – нестройно ответили на претензию грузчики.

– Пошевеливаемся, не загораживаем, освобождаем проход! – Мотор замолчал, решительно хлопнула автомобильная дверца.

– Что?! Полиция?! Почему, зачем, за кем? За Люсей?! – в один момент степным пожаром заполыхала моя паника.

Здравый смысл ни слова сказать не успел, ноги сами унесли меня в открытый сарайчик – прятаться.

– Дверь закрой! – взвизгнула паника.

Я попыталась это сделать, но не смогла. Рассохшаяся дверь не вписывалась в косяк, упорно распахиваясь настежь, а никакого засова изнутри на ней не было, что и неудивительно: кому это нужно – уединяться в кладовке?

– Я знаю, что делать! – радостно выскочил вперед мой врожденный авантюризм, самовольно принимая на себя управление руками, которые тут же вытащили из сумки пакет с конфетами.

Надо признать, это оказалось неплохим инженерным решением. Полдюжины свежих ирисок, пунктирно прилепленных к косяку по вертикали, надежно зафиксировали норовистую дверь.

– Я живу с идиотами, – страдальчески пробормотал мой здравый смысл, но был всеми нами проигнорирован.

Паника моя в этот момент сосредоточенно сопела, самоусмиряясь дыхательными упражнениями, а мы с авантюризмом рассматривали окошко в задней стене каморки, прикидывая, пролезут ли в него мои верхние девяносто шесть. За нижние девяносто мы не волновались, они из каких угодно передряг выбирались без существенных повреждений, им в окошко просквозить – пустяковое дело.

– Таня, я дома! – крикнул меж тем во дворе напугавший меня полицейский. – Грей борщ!

– Ну? Понятно? Человек просто приехал домой пообедать, – устало молвил мой здравый смысл. – А вы сразу: ой, караул, бежать-спасаться! Нет, Люся, от собственной дурости не убежишь…

– Это точно, – согласилась я, ничуть не обидевшись.

Мне, наоборот, даже весело стало.

– Теперь сиди тут, пока полицейский и грузчики не уедут, чтобы вопросов не возникло, зачем ты влезла в чужой сарай, – разумно рассудил здравый смысл. – Суду не понравится, что ты делаешь своей привычкой незаконное проникновение на чужую территорию.

– А давайте пока тут осмотримся, – предложил нимало не сконфуженный авантюризм. – Гляньте, сколько вокруг всего такого интересного!

– Как тут осматриваться, темно же, – проворчала я.

А руки уже вытащили из кармана мобильник и включили его как фонарик.

Я присела на корточки перед неаккуратным курганом самых разных вещей.

В основании корявой пирамиды угадывалось сломанное кресло, накрытое гобеленовой скатертью с бомбошками, как тело павшего героя – знаменем Родины. Скатерть была завалена расслоившимися фанерками и разноцветными томами в потрепанных переплетах, а из щелей между книгами торчали ребра щербатых тарелок. Еще там было какое-то тряпье, помятый абажур настольной лампы, деревянные ложки в тусклой росписи, треснувшая стеклянная ваза, подвески от люстры, вязальные спицы, клубки пряжи, фигурные бутылки, прозрачная пластиковая коробка с впечатляющей коллекцией пуговиц и фотоальбом.

Он венчал всю конструкцию. Но не так венчал, как вишенка на торте, а так, как веник, прихлопнувший мышь. В том, как небрежно его бросили на кучу хлама – развернутым, так что страницы загнулись и смялись, – никакого почтения не чувствовалось.

Я осторожно, чтобы не потревожить и не обрушить себе на ноги всю кучу, перевернула и подняла фотоальбом.

Это был старый альбом, каких сейчас уже не делают и не покупают. У него был кожаный переплет с тиснением и плотные страницы из картона с прорубленными в нем дырочками-скобками для карточек. Листы с закрепленными на них фотографиями разделяла папиросная бумага, теперь сохранившаяся лишь кое-где, да и то преимущественно обрывками.

Фотографии в альбоме, насколько я могла видеть в полумраке при свете мобильника, были такими же старыми и ветхими, как он сам, и я подумала, что на этих страницах вполне может найтись снимок-другой моей Ба Зины. А мне бы очень хотелось увидеть фотографии бабули в молодости или хотя бы в ранне-бальзаковском возрасте: в именьице таких снимков не было, Ба Зина почему-то не любила фотографироваться и на стену, которую сама же насмешливо называла иконостасом, крепила только портреты младших родственников.

Короче говоря, я стащила этот фотоальбом, презрев добросовестно упомянутые здравым смыслом заветы Уголовного кодекса.

В любом случае кража из кладовки старого фотоальбома бесследно терялась на фоне других преступлений, приписываемых нынче мне.

Я уже собралась покинуть кладовку, даже руку протянула, чтобы толкнуть дверь, когда услышала голоса под дверью.

– Почему здесь полиция? Что происходит? – нервно спросила женщина.

Я посмотрела в щелочку рассохшегося дверного полотна, но увидела только украшенный скромным бантиком тыл белой полотняной панамы. Панама нервно вертелась – ее владелица крутила головой.

– Расслабься, у внучки муж патрульный, это его служебная машина, – ответил женщине мужчина.