Книга Жена между нами, страница 27 – Сара Пекканен, Грир Хендрикс

С последним куском к горлу подступает тошнота, желудок раздувается. Но я по-прежнему как бездонная дыра.

Я выбрасываю пустую коробку и медленно иду домой.

* * *

Войдя в квартиру, я вижу, что тетя Шарлотта распласталась на диване, подложив под голову одну из подушек, а на глазах у нее кухонное полотенце. Обычно по воскресеньям она ведет занятие по арт-терапии в госпитале Белвью; я ни разу не видела, чтобы она его пропустила.

И я ни разу не видела, чтобы она спала днем.

Меня пронзает тревожное чувство.

Она поднимает голову, услышав, как захлопнулась дверь, и подхватывает сползшее полотенце. Без очков черты ее лица кажутся мягче.

– Ты в порядке? – не могу не признать, что эти слова отзываются, как эхо вопроса, который она не перестает задавать мне с тех пор, как такси высадило меня с тремя чемоданами на тротуаре перед ее домом.

– Чудовищная головная боль, – она хватается за край дивана, чтобы подняться. – Я сегодня перетрудилась. Взгляни только на гостиную. Когда клиентка ушла, я, кажется, вытащила оттуда весь хлам, накопившийся за двадцать лет.

Она еще не переодела джинсы и одну из голубых рубашек своего покойного мужа, в которых обычно работала. Рубашка уже истончилась от старости и вся покрыта брызгами и потеками краски. Она сама по себе произведение искусства, наглядная история ее творческой жизни.

– Ты заболела, – слова как будто сами собой выскакивают у меня изо рта. Голос у меня неожиданно высокий, в нем звучит тревога.

Тетя Шарлотта подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Мы почти одного роста, и она может смотреть мне прямо в глаза. Ее карие глаза выцвели с возрастом, но в них по-прежнему светится ум.

– Я не больна.

Тетя Шарлотта никогда не пыталась убежать от трудных разговоров. Когда я была маленькой, она объяснила мне, в чем заключается психическое расстройство моей матери, простыми, честными и доступными мне словами.

Я верю тете, но все равно спрашиваю:

– Честно?

Горло у меня сжимается от подступающих слез. Я не могу потерять тетю Шарлотту. Только не ее тоже.

– Честно. Я никуда не денусь, Ванесса.

Она обнимает меня, и я сразу же погружаюсь в ароматы, которые в детстве всегда возвращали мне ощущение реальности: льняное масло, входившее в основу ее красок, лаванда, которой она капала себе на запястья.

– Ты ела? Я собиралась что-нибудь сделать…

– Нет, не ела, – лгу я. – Но давай я займусь ужином. У меня сегодня настроение готовить.

Может быть, я причина ее усталости; может быть, она слишком много времени посвящает мне.

Она трет глаза.

– Было бы замечательно.

Она идет за мной на кухню и садится на высокий барный стул. Я достаю из холодильника курицу, масло и грибы и начинаю обжаривать мясо.

– Как продвигается портрет? – я наливаю нам по стакану газированной воды.

– Она заснула во время сеанса.

– Серьезно? Голой?

– Представляешь? Вечно занятым ньюйоркцам обычно нравится сам процесс – это их расслабляет.

Я смешиваю простую лимонную заправку. Тетя Шарлотта наклоняется вперед и вдыхает запах:

– Пахнет прекрасно. У тебя получше получается готовить, чем у твоей матери.

Я молча ополаскиваю разделочную доску.

Я уже так привыкла маскировать свои чувства, что мне не составляет труда изобразить улыбку, ведя непринужденную беседу с тетей Шарлоттой. Но воспоминания скрываются повсюду – в стакане с белым вином, которое я добавляю в соус, в зеленых салатных листах в овощном отделении холодильника, где я ищу грибы. Я болтаю с тетей над кромкой мыслей, роящихся в моей голове, как лебедь, чьи невидимые лапы сбивают толщу воды, по поверхности которой он скользит.

– Мама была как ураган, – говорю я, и мне даже удается улыбнуться. – В раковине всегда лежали горы кастрюль и сковородок, столы покрыты оливковым маслом или хлебными крошками, помнишь? А пол! У меня носки едва ли к нему не прилипали. Она не разделяла распространенного убеждения о том, что в процессе нужно за собой убирать, – я достаю из большой керамической миски на столе луковицу. – Но еду, конечно, она готовила превосходную.

Когда дни выдавались хорошие, мама творила изощренные обеды из трех блюд. Наши книжные полки были уставлены потрепанными томами Джулии Чайлд, Марселлы Хазан и Пьера Франи, и я часто заставала ее листающей один из них с той же увлеченностью, с которой я поглощала «Хроники Нарнии».

– Ты, наверное, была единственной в мире пятиклассницей, которой в какой-нибудь обычный вторник доводилось обедать домашней говядиной по-бургундски и лимонным тартом, – сказала тетя Шарлотта.

Я переворачиваю куриные грудки, и сырая сторона взрывается шипением на раскаленной сковороде. Перед моими глазами встает мама с взъерошенными от жара волосами; громко напевая, она со стуком опускает сковородки на плиту или шинкует лук.

– Ну-ка, Ванесса! – говорила она, заметив меня в дверях. Она порывисто кружила меня в объятиях, потом высыпала немного соли на ладонь и бросала в сковороду.

– Никогда не следуй рецепту дословно, – говорила она мне. – Всегда старайся привнести что-нибудь свое.

Я знала, что подобные вечера означали приближение катастрофы, что ее энергия быстро иссякнет. Но что-то в свободе каждого ее движения, в этом чистом штормовом наслаждении жизнью было величественным, хотя и пугало меня, когда я была ребенком.

– Она была нечто, – говорит тетя Шарлотта. Она поставила локоть на стол, выложенный голубой плиткой, и подперла ладонью подбородок.

– Это правда, – я рада, что мама была еще жива, когда я выходила замуж, и в каком-то смысле я благодарна судьбе за то, что она не увидела, чем закончился мой брак.

– Тебе тоже нравится готовить? – тетя Шарлотта внимательно наблюдает за мной. Как будто изучает. – Ты так на нее похожа, и голос у тебя почти такой же, мне даже иногда кажется, что это она сидит в соседней комнате.

Может быть, у нее на языке вертится другой, невысказанный вопрос? Мамины приступы стали серьезнее, когда ей было за тридцать. Примерно столько же, сколько мне сейчас.

Выйдя замуж, я почти перестала общаться с тетей Шарлоттой. Виновата в этом была я. Мой случай был еще более тяжелым, чем у моей матери, и я понимала, что тетя Шарлотта не может просто так прибежать и сразу все исправить. Я слишком далеко зашла. Во мне сейчас почти невозможно узнать ту живую, полную надежд девушку, которой я была, когда выходила замуж за Ричарда.

«В последнее время она была просто ужасна», – сказала Хиллари. Она права.

Интересно, преследовали ли маму навязчивые идеи во время ее приступов? В такие дни, когда она забиралась в постель, я представляла себе, что разум ее пуст – онемел. Но мне теперь этого не узнать.