Книга Предчувствия ее не обманули, страница 21 – Татьяна Полякова

– А на улицу он прогуляться вышел? – съязвила я. – Ничего глупее не слышала. Все, прекращай болтать чепуху, или мы немедленно уезжаем.

Если бы Женька решила уехать, меня бы это вполне устроило. Как я ни храбрилась, а предстоящая ночь меня тревожила. Но Женька, как назло, решила внять голосу разума.

Через полчаса мы двигали по тропинке в сторону деревни и вскоре вышли к дому, что находился ближе к реке. Возле калитки стоял джип ярко-красного цвета с московскими номерами.

– «Мерседес», – кивнула на машину Женька. – Не бедные люди здесь отдыхают.

– Рыбак, наверное, или охотник.

– Анфиса, соберись, кто ж на таких тачках рыбачить ездит?

Ольгу Степановну мы дома не застали. Калитка была заперта, и, сколько мы ни звонили, никто на крыльце не появился. Я заглянула в щель между досками забора и убедилась, что моя машина стоит под навесом. Больше ничего увидеть не удалось.

– Зайдем на обратном пути, – предложила я.

Пройдя вдоль реки, мы обнаружили тропинку, которая вела к церкви, и поднялись по ней. Возле девятого дома заметили Надежду Николаевну, она как раз поднялась на крыльцо и даже взялась за ручку двери, но, увидев нас, остановилась и теперь, держа руку козырьком – прикрываясь от солнца, ждала, когда мы подойдем ближе.

– Здравствуйте, – крикнула Женька и помахала ей рукой, повернулась ко мне и сказала, понизив голос: – Спросим у нее про художника?

– Конечно.

– Прогуляться решили? – задала вопрос Надежда Николаевна, когда мы почти поравнялись с ней.

– Да. Пройдемся немного. А вы не подскажете, где живет Лаврушин?

– Кто такой?

– Художник…

– А… значит, в том конце деревни дом, третий от поворота. Или тот, что рядом. Там художники живут, ругаются постоянно.

– С кем? – не поняла я.

– Промеж собой у них война. Один другого рисовать учит. Оба неуступчивые, страсть. Так раскричатся, у нас слыхать. Одного Олегом зовут, Олег Евгеньевич, а другого Виктором, фамилий я не знаю. А на что они вам?

– Лаврушин хотел дом купить, – ответила Женька.

– Какой дом? – удивилась Надежда Николаевна.

– Тетушкин…

– Почто ему дом, у него свой есть.

– Он не себе, а другу, кажется.

– Ну, если только другу… хотя другу такой дом вряд ли посватаешь. – Она вдруг хихикнула и подмигнула нам. Мы с Женькой растерянно переглянулись.

– Что вы имеете в виду? – неуверенно спросила я.

Женщина кашлянула, убрав с лица ухмылку, и пожала плечами.

– Ну, так дом-то… старый совсем, – бодро закончила она и опять улыбнулась. – Как вам спалось на новом месте? Никто не беспокоил?

– Нет. А у вас что, в деревне обычно шумно?

– В деревне-то у нас тихо. Это я так, на всякий случай спрашиваю. Идите к художнику-то, идите, вот как раз по той дорожке.

Она открыла дверь и поспешно за ней скрылась, а мы с Женькой в полном обалдении пошли дальше.

– Анфиса, здесь что-то не так. Не зря она спросила… Кто нас должен был беспокоить? Ох, чует мое сердце…

– Надо было ее как следует расспросить, – кивнула я. – Может, вернемся?

– Ты же видела, она сразу в дом метнулась, наверное, поняла, что проговорилась. Я как увидела вчера родовое гнездо, сразу поняла: с ним что-то не так.

– Что не так? Я тебя умоляю… Конечно, тетка что-то недоговаривает, может, ей известны те самые люди, которые на твой дом претендуют? И она предположила, что они как-то себя проявили? Потом поняла, что проговорилась, и поспешила уйти.

Женька насупилась, но ничего не ответила. Подозреваю, что глупых мыслей в ее голове прибавилось.

Между тем мы успели дойти до конца улицы, отсчитали от поворота третий дом и направились к нему. Он был деревянный, наличники на окнах отсутствовали, из щелей торчала пакля, а вместо крыльца был сделан настил. Дом оказался недостроенным, хотя успел потемнеть от времени, а кирпичи фундамента в некоторых местах искрошились. Дом, что стоял ближе к нам, был оштукатурен и расписан подсолнухами, бабочками и колибри. Маленькие птички с характерным хвостиком и клювом точно были колибри, хотя подсолнухи скорее напоминали о безбрежных полях юга России. Аккуратный заборчик был покрашен, а у соседского доски смотрели в разные стороны и тоже успели почернеть.

Тут из него появился мужчина в шортах в полоску и пестрой рубахе, подолом которой он вытирал лицо, красное, с крупным носом, бородой и глазами, которые сурово взирали на мир из-под кустистых бровей. Я поздоровалась. Мужчина, было ему на вид лет шестьдесят, заинтересованно приблизился, и я спросила:

– Не подскажете, где живет художник Лаврушин?

– Художник, – презрительно фыркнул дядя и тут же спросил: – Вы из города приехали? Из Колыпина?

– Нет. Мы из областного центра.

– И зачем вам эта бездарь? – задал он вопрос, проведя рукой по бороде, которая была жутковата и напоминала козлиную.

– Я – журналистка, – затараторила Женька, дядька слегка дернулся и гневно спросил:

– Что вы к нему привязались? Да он сроду ничего путного не написал. Полный ноль ваш Лаврушин. Вы вообще что-нибудь соображаете в живописи? Ничего вы не соображаете. А пишете.

– Витя, что ты опять кричишь? – раздался откуда-то со двора звонкий женский голос.

– Вы будете отвечать за то, что сделали, – понизив голос до шепота, но придав ему поистине трагическое звучание, заявил дядька. – Есть высший судья…

– Вы сумасшедший, да? – ласково спросила Женька. – Мы же только спросили, где Лаврушин живет. Вас на том свете за язык повесят. За словоблудие. Мне батюшка сказал, а ему доподлинно известно. Будете висеть на ржавом гвозде.

Я представила несчастного дядьку висящим на гвозде… Наверное, он тоже представил, губы плотно сомкнул, посмотрел на Женьку маетно, повернулся и пошел в дом, так и не ответив на ее вопрос.

– Деревня психов, ей-богу, – буркнула Женька. – Пойдем в «подсолнухи» ткнемся.