Книга Старый пёс, страница 96 – Александр Щеголев

Подошёл Марик.

— Гандбол — это сила, — сказал он. — Мама была права.

— Как там? — спросил я. — Вы не пострадали?

— Там закончилось. С нами порядок, только твоего Мишу рвёт и на голову жалуется. Прислуга разбежалась, охранники проявляют полную лояльность.

— Что с Юлей?

— Пытается сама себя лечить. Всё время спрашивает про тебя.

— Много убитых?

— У нас? — удивился он.

— Вообще.

— Знаешь, я не считал. Раненых — много. Но убитые тоже есть. Я гляжу, только здесь, у тебя, их… трое? Или все четверо?

— Что Баян?

— Отправился в страну вечной охоты.

— Туда ему и дорога.

— А с этим хорьком что? — Носком берца Марик пнул извивающегося подо мной червяка.

— Ты никому не расскажешь?

— Зуб даю.

— Тогда сделаем с ним вот это…

Я ножом распорол на Лёне рубашку и майку. Взял одно из двух его шил, продемонстрировал ему, потом медленно (ещё, ещё медленнее!), воткнул острие в подложечную область — до упора.

— Обрати внимание, — показал я Марику. — Спица вошла под мечевидный отросток, ниже грудины. Проткнут желудок и поджелудочная, которая постепенно начинает выделять сок. Бешеная боль будет нарастать. Теоретически спасти его могут, но на практике — исключено. Не успеют. Хорёк пока ещё жив с виду, даже вякнуть что-то может, но фактически он мертвец. Мы уйдём, а он останется здесь один, зная, что подохнет. И чем дольше проживёт, тем страшнее будет боль.

— Откуда знаешь?

— Франкенштейн просветил, ещё когда я держал его за человека.

— Меня беспокоит слово «теоретически». — Марик поцокал языком. — Есть такие особи, для которых даже микронный шанс превращается в реальность. Не из этих ли твой приятель?

— Что предлагаешь? Имей в виду, быстро подохнуть я ему не позволю.

— Дай шило, — попросил Марик.

Я слез с неподвижного, пребывающего в шоке тела:

— На.

Он выдрал рубашку и майку из Вошиных джинсов, полностью обнажив бледное, покрытое редкими волосиками брюхо. Пропальпировал область справа, после чего взял у меня шило и вогнал его в нужное место. Тоже до упора.

— В печень, — пояснил он мне.

— Да, я понял. Ты прав, это гарантия. Желудок плюс печень… даже символично. — Я направился к калитке, выискивая по пути мои стволы, брошенные где-то здесь.

Марик в долю секунды оказался у меня на пути, словно телепортировался.

— Папа, ты куда?

— Босс удрал. Я за ним.

— Папа, ты не в себе. Соберись с мыслями, подумай, что вокруг происходит…

— Ты мне сам рассказал — всё в полном ажуре. Собирайтесь и уезжайте отсюда. Созвонимся.

— Папа! — крикнул Марик с отчаянием. — Мы уедем вместе! Пойдём в дом, не упрямься… — Он взял меня за руку и попытался повести к дому. Да что это такое! Я вырвался.

— С Боссом нужно покончить, как ты не понимаешь!!!

— Но не пешком же.

— Ты меня остановишь силой?

— Если надо, остановлю.

Он? Меня?? ОСТАНОВИТ??? Мысленно усмехнувшись, я провёл колющий удар ему в живот. Имитировал, конечно, хотя в руке у меня было шило — третье из тех, что отобрал у Вши. Я остановил бы удар, если б Марик лопухнулся. Я думал, он защитится на вбитых мною рефлексах: отобьёт руку противника и попытается провести заднюю подножку, открывшись в этот момент уже для моей подножки. Думал, в очередной раз поучу курсанта… Там, куда я бил, живота вдруг не оказалось, зато мир стремительно крутанулся, я грохнулся спиной о землю, и взгляд мой растворился в бескрайней голубизне.

Сверху надо мной нависло лицо Марика:

— Ничего, здесь травка, мягко.

— Что это было?

— Ты захотел упасть. Я тебе помог.

Я вскочил в гневе.

— Пропусти! Пока Босс ещё недалеко уехал…

— Папа, очнись! Ты, конечно, идиот…

— Я не идиот, Марик. Я убийца. Как и ты. Как и мама. Семья у нас такая.

— Папа, у тебя приступ!

Он меня лечил!

Мой «конёк» (в борьбе это называется «коронка») — подножки. Очень смешной взгляд у противника, пропускающего этот приём, совсем не такой, как, например, при бросках через бедро, через спину и тому подобное. Во взгляде — удивление. Наверное, он невольно думает, мол, надо же так элементарно попасться, на ровном месте споткнуться. И Марик отлично знает мои предпочтения. А я знаю, что он знает… Я взял его за ворот военизированной куртки (в военторге покупал?); он ответил мне тем же. Постояли так секунду-другую, глядя друг другу в глаза. Потом я резко перекинул руку на другое его плечо, крест-накрест, и пошёл на заднюю подножку, имея в виду, что, когда он отставит ногу, я брошу его с захватом руки. Это букварь, я не сомневался, что Марик прочитает эту нехитрую комбинацию на раз — и начнёт проводить бросок через грудь. Тут-то я и проведу собственный бросок через грудь…

И вновь огромное небо опрокинулось на меня.

— Слишком предсказуемо, папа, — раздался сочувственный голос Марика.

Опять я вскочил. ВСКОЧИЛ!!!

В борьбе мой сын оказался неожиданно хорош, но не бить же его за это? Он будто мысли мои прочитал:

— Ударная техника разрешается или только борцовская?

— Только боремся, — сказал я, ощущая, что не говорю, а хриплю, и что я смертельно устал.

Третью попытку даже описывать не буду. Давно такого позора не испытывал.

Лежал на травке, глядел в голубое безоблачное небо, и вставать не хотелось… И потихоньку, царапая воспалённые извилины, вползало в мозг понимание: а ведь это у меня психоз. Реакция на войну. Давно я не был на войне, и вот она сама пришла в мою жизнь. Мозги — тонкая штука, расстроить их легко, вернуть в исходное положение труднее.

Был психоз. Слава богу, недолгий и бескровный. Был — и отпустил. Вроде бы…

— Где ты так насобачился? — спросил я.

Марик сидел рядом на корточках.

— В Твери, папуля. Семнадцать лет — что, сидеть без тренировок? Вот и нашёл нового учителя. Потом нашёл другого учителя. Так и поднимал квалификацию.

— Похоже, они круче меня.

— Они просто другие. Чтобы быть лучшим, нужно учиться у лучших и разных. Это избитая и известная истина.

— А вчера утром, когда мы с тобой спарринговали…

— Я поддавался. Ну извини, берёг твои старые кости и дряблое самолюбие.

— У меня даже подозрений не возникло. Так поддаваться — признак настоящего мастерства.