Онлайн книга «Троны Хроноса»
Но он знал и то, что она способна отгородиться от этого, как делала на Аресе. Вот только захочет ли? — Зачем тебе это нужно — проводить время с врагом? — Не из симпатии к нему. И не потому, что у нас общие интересы. И не потому, что я питаю к нему нежные чувства. — Ее тон давал понять, что больше она эту тему обсуждать не желает. — Зачем же тогда? Ее глаза сузились, но он не отступил. Чтобы попытаться забыть Брендона? Чтобы избавиться от нежелательных эмоций, вернувшись к своим корням? Чтобы досадить Эсабиану? Все эти ответы — только часть истины, а значит, все они ложные. Но инстинкт говорил ему, что Вийя непоправимо испортит себе жизнь, если пойдет этой дорогой. — От избытка энергии, — сказала она. Жаим засмеялся. Он стоял в морозильной камере, но ему не было холодно: опасность и разнообразные эмоции, не имеющие к пей отношения, горячили кровь. — Дура ты, — сказал он и залепил Вийе пощечину. 20
АРЕС Хотя рука Телоса направила Элоатри на новый путь, от старых привычек она так и не избавилась. Закончив медитацию, она сделала три очистительных вдоха и выдоха и встала. Ее рука машинально потянулась к чаше для подаяния и, не найдя ее, коснулась висящего на шее Диграмматона. Пришла пора совершить восхождение к следующей вершине. Элоатри села в транстуб, обходя кучки людей с их смехом и разговорами. Похоже было, что каждый человек на Аресе либо уже отмечает, либо едет отмечать, либо празднует проводы Флота (или горюет) в одиночестве. Сады Джихана были почти пусты. В тихом воздухе слышался далекий смех, напоминающий крики морских птиц. Элоатри приблизилась к неприметной двойной двери, зная, что делает это в последний раз. Внутри ее встретила новая геометрия — изумительная мандала* [5] , созданная из света, стекла и воды. Если бы у Элоатри не было определенной задачи, она никогда больше не вернулась бы сюда после своего первого визита — и совершила бы ошибку, сама того не ведая. Ежедневные посещения Галереи Шепотов позволили ей изучить мышление Дулу так, как не удалось бы и за годы кропотливых занятий. Сначала все здесь казалось ей раздробленным, как бы отражающим структуру панархистского общества. Теперь она видела это как гештальт, единое целое, а в голосах и обрывках бесед наблюдалось даже нечто вроде синхронистики. Ей стило ясно одно: каждый, кто входит сюда, — это пилигрим, хотя и на короткий срок. А тот, кто создал Галерею, — поборник духовного странничества. Такой была и сама Элоатри в те долгие годы на Дезриене, когда блуждала босиком по пыльным дорогам, просила подаяние и искала ответы в медитациях и дискуссиях. Много недель она молча наблюдала, как Ваннис Сефи-Картано плетет свои сети вокруг Брендона Аркада, используя вместо нитей убеждение, обязательства, обмен, прямой приказ и улыбчивую просьбу. Не совсем понятно как — возможно, через «новости», — но скоро, очень скоро, через каких-нибудь несколько часов, Ваннис затянет последнюю нить, и сеть сомкнется. Брендон будет вынужден остаться на Аресе, предоставив другим воевать за него. Плетение паутины требовало неустанного труда, но каждый раз в пять часов вечера Ваннис находила время — и предлог — прийти сюда и послушать, о чем говорят люди ее круга. Элоатри сильно подозревала, что Ваннис не нашла еще своего ответа и непременно придет сюда в последний раз. Зная, что я буду ждать ее здесь. Элоатри посмотрела на стеклянную дорожку, — казалось, что та, благодаря расположенным с одной стороны зеркалам, тянется в бесконечность. Голосов не было слышно, и тишину нарушали только шаги Элоатри и отдаленный плеск фонтанов. Элоатри набрала в грудь воздуху и запела. Ее голос, отраженный от гладкого стекла, казался скрипучим, старым и не особенно мелодичным, но это не имело значения. Песнь, знакомая теперь всякому, кто посещал Галерею в пять часов, служила маяком. Если я говорю языками человеческими и ангельскими. А любви не имею. То я — медь звенящая и кимвал бряцающий...* [6] Элоатри знала, что Ваннис ее найдет. Она тоже смотрит на Галерею, как на гештальт, но в еще более полном понимании; человек, который, входя в людную комнату, способен мгновенно уловить все детали обстановки, туалетов, поз и голосов, уступает полнотой восприятия разве что самому архитектору Галереи. Если я имею дар пророчества И знаю все тайны и имею всякое познание и всякую веру. Так что могу и горы переставлять. А не имею любви - То я ничто. И если я раздам все имение мое И отдам тело мое на сожжение. А любви не имею... Голубой блик в одном из зеркал возвестил о появлении Ваннис в небесно-голубых одеждах, с бриллиантовой пряжкой в высоко поднятых волосах. Элоатри сложила руки на груди. — Зачем вы это делаете? — спросил идеально поставленный, музыкальный голос Ваннис. — Контекст этого часа — любовь, — ответила Элоатри. По точеному лицу пробежала гневная искра. — Не надо меня высмеивать. — Но это правда, — развела руками Элоатри. Ваннис, наклонив голову, ответила жестом вежливой иронии. — Я не шпионю, — продолжала Элоатри. — Я наблюдаю и могу поделиться своими наблюдениями, если попросят. Грациозный жест Ваннис выразил отрицание. — Вы каждый день посылаете сюда своего человека, и он всегда поет одно и то же. Я знаю, что это метит в мой адрес, — но с какой целью? — Этим словам несколько тысяч лет, дитя мое, — сказала Элоатри, снова складывая руки. — Тема представляется мне подходящей для ваших пятичасовых дискуссий, и мои молодые послушники говорят, что их вклад послужил источником многих интересных диалогов. Драгоценные камни на шее Ваннис сверкнули — признак затрудненного дыхания. — Не кажется ли вам, что в словах наших предков заложена большая мудрость? — Элоатри прочистила горло и запела снова: Любовь долго терпит, милосердствует. Любовь не завидует; Любовь не превозносится, не гордится... — Разве любовь и религия — не оксюморон* [7] ? — прервала Ваннис. ...Не бесчинствует, не ищет своего, Не раздражается, не мыслит зла... |