Книга Снежная роза, страница 26 – Валерия Вербинина

К тому же она никак не могла забыть некоторые сцены, свидетельницей которых сделалась у графини еще тогда, когда работала рассыльной. Она помнила старых – под сорок – манекенщиц, которые приходили и униженно молили хоть о какой-нибудь работе; помнила разговоры о некогда блиставших красавицах, которые теперь стали никому не нужны и спивались в одиночестве. Когда Аркадий Александрович имел неосторожность при ней заметить, что «манекен – это не профессия», Наташа поначалу возмутилась, но потом его слова не раз приходили ей на ум, и она вынуждена была признать, что в какой-то мере он прав. Когда она не демонстрировала наряды, не позировала фотографу и не ехала на курорт с чемоданом платьев, которые требовалось показать на публике, ей нечем было себя занять. В такие моменты она чувствовала пустоту и, пожалуй, тревогу. Она не привыкла читать книги, чтобы отвлечься, а кино, после того как она познакомилась с людьми из этой среды, посещавшими мир моды, утратило для нее значительную часть своей притягательности. Кроме того, Наташа обнаружила, что и по-русски, и по-французски пишет с грамматическими ошибками, и когда ей на это указали, ей стало неприятно. Иногда, когда жизнь сталкивала ее с более-менее образованными людьми, она прислушивалась к их разговорам и с отчаянием понимала, что ей катастрофически не хватает знаний.

В какой-то момент она обнаружила, что прошлое, которое она давно оставила позади и не собиралась ворошить, по-прежнему живет в ней. Порой в разгар особенно мучительной съемки, когда Голенищев был недоволен светом, тенями, реквизитом, костюмом и ею самой, она вдруг вспоминала звезды над Константинополем или оттенок воды за кормой корабля, который увозил Верещагиных из Крыма. Тогда светлые глаза Наташи приобретали странное отрешенное выражение, она как-то по-особенному поджимала губы и вскидывала голову. Голенищев, оборвав фразу на полуслове, смотрел на нее с удивлением.

– Наталья Ивановна! Кажется, я нашел… Стойте вот так и не шевелитесь!

Летом в студии было жарко, зимой, напротив, холодно, и присутствующие на съемке по очереди бегали обогреваться к небольшой печке. Единственным, кто никогда не замечал ни жары, ни холода, оставался фотограф. Он всегда был корректнейшим образом одет, всегда идеально причесан. Наташа, наверное, влюбилась бы в него, если бы не знала, что женщины вне съемочной площадки его не интересуют.

Голенищев сделал два кадра и стал ворчать, что пленка кончилась. Пользуясь образовавшимся перерывом, Наташа отошла к печке, возле которой уже стояла Франсуаза Дюфур, которую все звали Симоной. У нее было узкое лицо с мелкими чертами и большие влажные глаза, такие же темные, как ее волосы. Когда она смеялась своим низким хрипловатым смехом, на нее обычно оборачивались все мужчины, находящиеся поблизости.

– Мсье Ноэль опять недоволен всем на свете? – спросила Симона таким тоном, что нельзя было понять, шутит она или говорит серьезно.

– Нет, просто меняет пленку.

– Вы просто ангел, Натали, – сказала Симона все тем же двусмысленным тоном, который, очевидно, был для нее привычен. – Сниматься в открытом платье – сейчас – я бы не выдержала. И почему ему не нравятся мои сумки?

– Он сказал, их оттенок не подходит к платью.

– О боже, – Симона сделала уморительную гримасу, – какой еще оттенок? Это ведь будет черно-белая фотография. Натали, умоляю, скажите ему, что вам нравится сумка. Любая, неважно какая. Вас он послушает.

– Ах, вот ты где! – прозвучал позади них незнакомый Наташе мужской голос. Симона поспешно обернулась. – Там на входе какой-то бывший солдат, кажется, воображает, что война еще не кончилась. Насилу пропустил нас с Арманом… Прошу прощения, я, кажется, прервал чрезвычайно важный разговор?

Симона засмеялась.

– Мой друг Морис де Фермон, – представила она вновь пришедшего. Из ее тона вмиг куда-то ушла вся двусмысленность, он стал беспечным и даже располагающим к себе. – Это мадемуазель Натали, которую вы, конечно, знаете… А если не знаете, тем хуже для вас. Мсье… э…

– Арман Ланглуа, – поспешно сказал спутник Мориса, во все глаза смотревший на Наташу, стоявшую в великолепном белом платье с открытыми плечами и множеством оборок по подолу. Она выглядела необыкновенно притягательно, и Арман еще подумал, что она похожа на снежную розу.

– Морис о вас рассказывал, – заметила Симона. – Я, правда, не помню, что именно…

Морис расхохотался. Это был крупный, элегантный, добродушный господин, излучавший уверенность в себе. О таких обычно говорят «душа общества», и впрямь, скучать в их компании не приходится. Странно, впрочем, было то, что спутник выглядел полной его противоположностью. Он казался застенчивым, хрупким и юным. Наташа заметила, что он чуть-чуть ниже ее ростом, и тотчас утратила к нему интерес.

– Натали! – к ним подошел встревоженный ассистент. – Мсье Ноэль спрашивает, куда вы пропали…

– Иду, – проворчала Наташа и, зябко поводя плечами, зашагала обратно.

– Какие интересные у тебя подруги! – восхитился Морис, когда она удалилась. Он рассчитывал вызвать у любовницы легкий приступ ревности, который пощекотал бы его самолюбие, но та знала его слишком давно, чтобы купиться на такой дешевый прием.

– Даже не думай, – хихикнула Симона. – Мадемуазель строит из себя недотрогу, а сама только и ждет верного случая.

– А, я же видел ее на рекламе чего-то! – с опозданием сообразил Морис. – Мыло или отбеливатель – какая-то такая ерунда. Она русская? Княгиня, графиня, баронесса? Рассказывай, я жажду подробностей!

– Боже, какой ты отсталый! Княгини уже давно вышли из моды.

– Жаль, – вздохнул Морис, – а я как раз присмотрел парочку для Армана… по сходной цене, – добавил он вполголоса.

Он изображал из себя совершенно бессердечного человека, и Симона, напустив на себя строгий вид, как раз собиралась отчитать его притворно суровым тоном, когда все же догадалась посмотреть на Армана и по его смущенной улыбке поняла, что оборот, который приняла беседа, ему не слишком приятен.

– Зачем ты сюда приехал? – спросила она, круто меняя тему. – Я же сказала тебе, что освобожусь не раньше семи…

– Я рассчитывал застать тебя с любовником, – ответил Морис с серьезным видом. Симона опешила.

– С каким еще любовником?

– Не знаю. С каким-нибудь. Мне и самому было интересно, кто это окажется.

Она увидела смешливые искорки у него в глазах и рассердилась.

– Ты… ты знаешь, кто ты такой?

– Конечно, нет! Жду с нетерпением, когда ты меня просветишь.

– Я тебя обожаю, – совершенно нелогично заявила Симона. – Арман, простите, ради бога. Тут… в общем… сами понимаете, – она развела руками и очаровательно улыбнулась.

Ее позвал ассистент Голенищева, и она убежала.

– А ты положил на нее глаз, – заявил Морис, оборачиваясь к Арману. Молодой человек покраснел. Он решил, что его приятель имеет в виду Симону, и собрался бурно протестовать.