Книга Дело № 113, страница 34 – Эмиль Габорио

В отчаянии старик не знал, что делать. Затем, приняв решение, он приказал Луи подать ему маленький сундучок, окованный железом, хранившийся в нижнем ящике шкафа. Ключ от этого сундучка маркиз хранил на себе, на черной ленте, висевшей у него на шее.

Не без усилии отпер он сундучок и медленно достал оттуда колье, крест, браслеты другие драгоценности.

— Гастон, дорогой мой сын, — сказал он, — выслушай меня. Эти драгоценности принадлежали твоей матери, святой, благородной женщине, которая смотрит сейчас с небес. Они всегда были со мной. В дни несчастий, во время эмиграции, когда мне приходилось давать в Лондоне уроки на фортепиано, я все равно не расставался с ними. И ни разу в жизни мне не приходило в голову их продать. Даже заложить их казалось мне святотатством. Но сегодня… возьми их, продай, и за них тебе дадут около двадцати тысяч ливров.

— Нет, отец, нет!..

— Возьми, мой сын. Твоя мать, если бы она еще жила на свете, сказала бы тебе то же, что и я. Я приказываю тебе.

В волнении, весь в слезах, Гастон опустился на колени перед маркизом, взял его за руку и поцеловал.

— Спасибо, отец… — проговорил он. — Я возьму эти драгоценности, которые носила моя мать. Но я потрачу их только тогда, когда дозволит это моя честь, и отдам тебе в них отчет…

Растроганные сын и отец стали плакать. Но Луи не любил таких спектаклей.

— Уже прошел целый час!.. — прервал он их прощание. — Пора!

— Да, это правда! — воскликнул и маркиз. — Беги, Гастон, беги! Пусть Господь сохранит старшего из рода Кламеранов!

Гастон медленно поднялся.

— Прежде чем расстаться с тобой, отец, — начал он, — я должен исполнить священную обязанность. Я тебе не сообщил еще, что эту девушку, Валентину, которую я сегодня защищал, я люблю…

— О! — застонал Кламеран. — За что такие испытания!

— И я хочу просить тебя, умолять тебя на коленях, чтобы ты испросил для меня у госпожи Вербери руку ее дочери. Я знаю, что Валентина не задумается отправиться со мною в изгнание и приедет ко мне за границу…

— Но это чудовищно! — воскликнул старик, задыхаясь от гнева. — Это сумасшествие!..

— Я люблю ее, отец. Я клялся ей, что не променяю ее ни на одну женщину на свете. И я женюсь на ней, потому что я клялся в этом, а это касается нашей чести.

— Глупости!

— Валентина будет моей женой, потому что уже поздно брать мое слово назад, потому что она отдалась мне, и то, что говорили о ней в кафе, — сущая правда. Валентина — моя любовница!

— Никогда! Слышишь — никогда я не дам тебе своего согласия! Ты отлично знаешь, что значит для меня честь нашего рода. Пусть лучше тебя схватят, засудят, пусть лучше сошлют тебя в каторжные работы, чем мне видеть тебя мужем этой дряни!

Последнее слово задело Гастона за живое.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он. — Я остаюсь, пусть меня арестуют и делают со мной что хотят. Мне не нужно жизни без надежды. Возьми назад эти драгоценности, они мне не нужны.

Страшная сцена произошла бы между сыном и отцом, если бы в это время не отворилась с шумом дверь. Вся прислуга, со всего замка, затолпилась в ней.

— Жандармы! — закричали все. — У нас жандармы!

Эта весть как громом поразила старика. Он вскочил на ноги.

— Жандармы? — воскликнул он. — Как, у меня в Кламеране! Но они дорого поплатятся за эту дерзость! Вы мне поможете разделаться с ними!..

— Да, да, — отвечала прислуга. — К черту жандармов!

К счастью, в эту минуту, когда все потеряли голову, Луи сохранил свое спокойствие.

— Сопротивление бесполезно, — сказал он. — Сегодня мы, быть может, прогоним их, а завтра их придет вдвое больше!

— Да, это верно, — с горечью отвечал маркиз. — Луи прав.

— Где они? — спросил Луи.

— У калитки. Разве виконт не слышит, как ужасно они стучат своими саблями?

— Тогда пусть Гастон бежит через огород!

Старик протянул Гастону мешок с драгоценностями, который Гастон положил перед этим на стол, и раскрыл ему свои объятия.

— Подойди ко мне, мой сын, — сказал он, стараясь придать голосу твердость, — подойди, я хочу благословить тебя.

Гастон медлил.

— Подойди же, — настаивал маркиз. — Я хочу обнять тебя в последний раз. Спасайся, Гастон, спасай свое честное имя, а затем… знай, что я тебя люблю. Возьми же эти драгоценности…

И целую минуту отец и сын, взволнованные, стояли, крепко обнявшись друг с другом.

Но шум у калитки становился слышнее.

— Беги! — сказал Кламеран.

И, сняв со стены два пистолета, он протянул их сыну и, отвернувшись, прошептал:

— Не попадайся живым, Гастон…

Гастон бросился в свою комнату, зажег свечу и поставил ее на окне, чтобы дать этим сигнал своей подруге. Он стал поджидать от нее ответа.

— Поскорее, граф! — обратился к нему Сен-Жан, не понимавший того, что он делает. — Ради бога, бегите скорее! Иначе вы погибнете…

Гастон бегом пустился с лестницы. Выбежав на огород и перепрыгивая с борозды на борозду, он скоро оставил за собой значительное пространство еще плохо распаханной и унавоженной каштановым перегноем земли.

Он так отлично знал все эти места, что не сомневался в успехе побега. Он знал, что сейчас же за каштанами начнутся поля, заросшие бурьяном, и вспомнил, что между ними была проложена длинная, глубокая канава.

Ему пришла мысль, что если он спрыгнет в эту канаву, то его не найдут, и что по ней он может незаметно пробежать далеко, тогда как его будут тем временем разыскивать в кустах.

Но он позабыл о том, что река поднялась. Подбежав к канаве, он увидал, что она была полна водою.

Разочарованный, но не сбитый с толку, он остановился и вдруг недалеко сбоку увидал перед собою трех всадников.

Это были жандармы.

При виде их он понял, что возвращаться назад значило бы попасть к ним в руки.

Он знал, что справа от него, невдалеке, был маленький лесок, но между ним и этим леском уже стучали копыта лошадей и его могли бы поймать и здесь. С левой же стороны от него протекала река, вздувшаяся от половодья. Рона пенилась, клокотала, с страшным шумом катя свои мутные воды.

Что оставалось делать?

Для него был только один исход, правда ненадежный, отчаянный, ужасный, но все же возможный, — это броситься в реку.

И он побежал к ней со всех ног, держа перед собою заряженные пистолеты и стараясь достигнуть мыса, на три добрых аршина возвышавшегося над Роной.

— Сдавайтесь! — закричал ему жандармский бригадир.

Гастон не ответил. Он знал, что в эту минуту по ту сторону реки бродит его Валентина, поджидая его и молясь.