Книга Дело № 113, страница 67 – Эмиль Габорио

Ввиду этого-то решения, которое он так долго обдумывал, он и написал госпоже Фовель письмо, приглашая ее к себе.

Бедная женщина не замедлила явиться. Она приехала в Везине к назначенному часу, дрожа при одной только мысли о новых требованиях и угрозах.

Но она обманулась.

— Я заставлял тебя так страдать, мама, — заговорил он своим льстивым голосом, — я раскаиваюсь в этом, выслушай меня…

Но он не мог далее говорить. Дверь с шумом отворилась, и он с ужасом отступил назад.

С револьвером в руках на пороге появился сам господин Фовель.

Он был страшно бледен.

Крики его жены и Рауля не могли его удержать, и он отвечал с тем нервным смехом, которым смеются несчастные, когда их оставляет рассудок.

— А, вы не ожидали меня? — воскликнул он. — Вы думали, что мое дурацкое доверие позволит вам вечно оставаться безнаказанными?

Рауль загородил собой госпожу Фовель и стал ждать первого выстрела.

— Поверьте, дядюшка… — начал он.

— Довольно! — закричал на него господин Фовель. — Довольно этой лжи и позора! Бросьте эту отвратительную комедию, вы меня больше уж не обманете ею.

— Клянусь вам…

— Не трудитесь отрицать! Разве вы не видите, что я знаю все — понимаете ли? — абсолютно все! Я знаю, что бриллианты моей жены снесены в ссудную кассу, и знаю, кем именно! Мне известно также, кто совершил кражу и за кого невинный Проспер был арестован и отсидел в тюрьме!

Пораженная этими словами, госпожа Фовель упала на колени.

Наконец-то настал этот день, которого она так боялась! Напрасно в течение стольких лет она громоздила ложь на ложь; напрасно она отдала свою жизнь и жертвовала своими близкими: все открылось!

И она поняла, что настал час расплаты. Вся в слезах, умоляюще сложив руки, она заговорила:

— Пощади, Андре; заклинаю тебя, прости!

При звуках этого нежного голоса банкир задрожал и взволновался до глубины души.

Этот ее голос вызвал в нем целый ряд воспоминаний о тех часах счастья, которыми он был обязан своей жене за эти двадцать лет. Она была владычицей его воли и одним взглядом могла сделать его счастливым или несчастным.

Все прошедшее вдруг воскресло перед ним при этих словах. В этой несчастной, распростершейся у его ног женщине он узнал ту горячо любимую Валентину, которую встретил когда-то, как мечту, в поэтическом, заросшем парке Вербери. Он видел в ней любящую и преданную жену первых лет, ту самую, которая чуть не заплатила своею жизнью за рождение Люсьена.

И при воспоминании о прежнем счастье, которого уже не будет никогда, его сердце замерло от горя, душа его наполнилась умилением, и с его губ уже готово было сорваться прощение.

— Несчастная! — бормотал он. — Несчастная! Что я тебе сделал? Я сильно любил тебя и слишком показывал тебе это. Это утомило тебя, даже самое счастье наскучило тебе. Неужели прискучили тебе любовь, счастье и радости семейного очага? Утомившись тем уважением, которым ты была окружена и которого заслуживала вполне, ты захотела рискнуть своей честью, нашей честью и бросить вызов всему свету. В какую пропасть ты падаешь, Валентина! И если тебя не могла удержать от нее моя привязанность, то подумала ли ты хоть о наших детях?

Фовель говорил это медленно, с тяжкими усилиями, точно каждое слово душило ему горло.

Рауль, слушавший его с глубоким вниманием, понял, что если банкиру и было известно многое, то он знал еще далеко не все. Он догадался, что это было одно только простое недоразумение, которое и следовало разъяснить.

— Милостивый государь… — начал он. — Прошу вас, выслушайте меня…

Но одного только его голоса было достаточно, чтобы нарушить мечты Фовеля. Гнев вспыхнул в нем с еще большей силой. Угроза засветилась в его глазах.

— Молчать! — закричал он на Рауля. — Молчать!

Наступило продолжительное молчание, прерываемое только рыданиями госпожи Фовель.

— Я пришел сюда, — сказал банкир, — с твердым намерением захватить вас врасплох и убить вас обоих. Я застал вас, но… у меня не хватает сил… Я не могу убить безоружного человека.

Рауль хотел ему что-то сказать.

— Не мешайте мне говорить! — перебил его Фовель. — Ваша жизнь в моих руках. Закон оправдывает месть оскорбленного мужа. Но я не желаю пользоваться этой льготой свода законов. Вон там, на камине, я вижу такой же точно револьвер, как и у меня. Берите его и защищайтесь…

— Никогда!

— Защищайтесь же! — крикнул банкир, взведя курок. — Защищайтесь, говорю я вам!..

Видя направленное на него дуло пистолета, Рауль взял с камина револьвер.

— Станьте в том углу, — продолжал банкир, — а я стану в этом. Сейчас должны бить ваши часы. Как только они зазвонят, с первым же ударом мы должны сойтись.

И они стали так, как приказал Фовель, не произнося более ни слова. Госпожа Фовель больше не могла выносить этой ужасной сцены.

Она видела, что ее сын и муж должны убить друг друга на ее же глазах, и это было выше ее сил.

Ужас овладел ею, и она бросилась между ними, широко расставив руки, точно желая этим задержать движение пуль.

— Ради бога, Андре, — обратилась она со слезами на глазах к мужу. — Дай мне рассказать тебе все. Не убивай его!

Этот материнский вопль он принял за крик влюбленной женщины, защищающей своего любовника.

С неслыханной жестокостью он схватил свою жену за руку и отбросил ее в сторону.

— Прочь!.. — воскликнул он.

Но она не послушалась его и, бросившись к Раулю, обхватила его руками за шею и сказала:

— Это меня следует убить, меня одну, потому что я одна виновата во всем.

Кровь бросилась Фовелю в лицо, он прицелился в эту ненавистную группу и спустил курок.

Но ни Рауль, ни госпожа Фовель не повалились. Тогда он выстрелил в них во второй и в третий раз…

И он взвел уже курок в четвертый раз, как в комнату вдруг вбежал какой-то высокий господин, который вырвал из рук Фовеля револьвер, усадил силою банкира на диван и бросился к госпоже Фовель.

Это был Вердюре, предупрежденный Кавальоном обо всем, но еще не знавший, что Жипси разрядила револьвер Фовеля.

— Слава богу! — воскликнул он. — Ее не тронули.

Но в это время встал банкир.

— Оставьте мня, — сказал он, отмахиваясь от него. — Я хочу мстить!..

Вердюре крепко схватил его за руки и близко заглянул ему в глаза, точно стараясь этим придать больший авторитет своим словам.

— Благодарите Бога, — сказал он ему, — что он избавил вас от тяжкого преступления! Анонимное письмо обо всем вам налгало!