Книга В тихом городке у моря, страница 64 – Мария Метлицкая

Он перебирал в памяти их с Любкой жаркие, невозможные ночи, которых оба ждали с нетерпением. Он очень хотел ее. Но когда отступали первый голод и звериное вожделение, он думал о ней с нежностью, с грустью и болью – как думают о сестре или подруге, о близком и родном человеке.

Но самое невероятное, самое главное, что впервые, впервые за много лет в его душе наступил покой.

* * *

Прошло три года. Ася ходила в четвертый класс, школу по-прежнему не любила, но училась хорошо. Способной была эта девочка. Способной во всем. А Ивану впервые захотелось писать. Не малевать афиши и транспаранты, а именно писать. И лепить.

На следующий день он поехал в город и купил инструменты – пять килограммов серого рабочего пластилина, стеки, мастихины, мешок гипса, небольшой мольберт, рулон холста, беличьи кисти, уголь и сангину, несколько тюбиков с маслом и большую палитру темперы. Вечером, прихватив мольберт, кисти и краски, он пошел на берег. Ася, как всегда, увязалась за ним.

Он раскладывал все это, а она, замерев и боясь пошевелиться, смотрела на него во все глаза. Во все свои невероятные, черные, испуганные глаза.

Наконец все было готово, укреплен мольберт, натянут холст и приготовлены краски. Дрожали руки, и по спине бежал холодок – как он боялся начать! Смотрел на потемневшее, почти антрацитовое море, на медленно гаснущее апельсиновое солнце, на затухающее небо и молчал, позабыв даже об Асе. Потом, смахнув оцепенение, осторожно коснулся кистью холста.

Иван очнулся спустя три часа, почувствовав, как сильно замерз, и с удивлением увидел, что берег, и поселок уже накрыла внезапная южная темень. Он оглянулся на Асю – поджав колени, бедная девочка дрожала как осиновый лист.

– Господи! Какой же я идиот! – застонал он.

Надел на нее свою рубашку, и быстрым шагом они пошли к дому. Он налил ей чаю с большой ложкой меда и, укутав теплым одеялом, уложил в кровать.

С того дня, почти каждый день, он отправлялся на берег с мольбертом и красками. И холст, и краски быстро закончились, и снова пришлось ехать в город. Ася напросилась с ним.

В магазине, где продавались товары для живописи, девочка застыла от восторга.

– Отомри! – рассмеялся он и купил ей альбом, краски и кисти.

С того дня Ася отправлялась с ним, захватив и свои принадлежности.

На берегу все было так же, только теперь и она важно раскладывала краски и кисточки, открывала альбом и застывала, глядя на море.

Иван наблюдал за ней осторожно – не дай бог вспугнуть, что это, знал по себе.

Начать рисовать она не спешила: долго о чем-то думала, хмурила брови и, с глубоким вздохом, словно собирая силы, начинала делать наброски. Он ее не трогал, не давал советов, не начинал разговор. Но, к своему огромному удивлению и почти сумасшедшей радости, понимал, что у нее получается.

Начались уроки. Он ставил простейшие натюрморты – кувшин, стакан, яблоко. Рассказывал про композицию и перспективу, про тени и рельефность, про расположение предметов на листе, про поиски пропорций и распределение светотеней. Словом, объяснял азы профессии.

Она внимала каждому слову, боясь пропустить любую, самую незначительную деталь.

Занятия их стали ежедневными и необходимыми – и Асе, и, как ни странно, ему самому.

Теперь она часто приходила к нему на работу, в его каморку, и, затаив дыхание, сидела тихо, как самая робкая мышь.

Любка смотрела на это с иронией:

– Чем бы дитя ни тешилось!

И непонятно, кого именно она имела в виду. Но в ее взгляде была благодарность.

Вечерние чтения не пропали. Ася уже вполне прилично читала, но по-прежнему требовала, чтобы и Иван читал вслух. «Как раньше», – умоляющим голосом говорила она.

В хорошую погоду они брали книгу и шли на берег.

Пляж после отъезда отдыхающих стал пустынным, словно там никогда и не было многоголосого, шумного народу, карточных игр, стука костяшек домино и хлопков отрываемых пивных бутылок. Арбузные корки, отброшенные нерадивыми курортниками в кусты колючника, подсохли и съежились, ими не интересовались даже назойливые мухи и осы. Пропали и запахи резкого одеколона, подгорелого мяса, угля и пива. Воздух был чист и свеж. С моря дул теплый ветерок, пахло йодом и рыбой, как должно пахнуть на море.

В один из этих теплых октябрьских вечеров он начал читать ей любимого Грина, «Алые паруса». Рассказал и про тяжелую судьбу самого сказочника.

Ася, сдержанная и привыкшая ко всему Ася, неутешно и горько плакала, слушая про мытарства Александра Гриневского. И его судьба, и эта красивая сказка так ее потрясли, что просила она об одном:

– Дядь Вань, ну еще, пожалуйста! Ты ничего не забыл?

Она подолгу смотрела на море, вглядываясь в его бесконечную даль, словно выискивая на горизонте корабль.

– Так бывает? – шепотом спросила она.

– А как же! – улыбнулся он. – Как можно не верить книгам?

Ася неуверенно ответила:

– Все-таки не верится, дядь Вань! – И, помолчав, серьезно добавила: – Хотя тебе я верю. Всегда. – И встрепенулась: – А эта девушка, ну, Ассоль, она была какая?

– Красавица, тут же написано! Необыкновенная красавица, первая в городе. Такая, какой будешь ты! Не сейчас, но очень и очень скоро.

Ася недоверчиво хмыкнула:

– Дядь Вань, а короткое имя у нее какое?

– В каком смысле – короткое? – не понял он.

– Ну, – нетерпеливо объяснила девочка, – вот мамка моя Любка, да? Это короткое. А длинное – Любовь. Бабка была теть Дашей, а в паспорте – Дарья Михайловна. А у меня только короткое – обрезанное какое-то: Ася и Ася! А длинного нет.

– Неполное, Асенька! Короткое – это неполное. А длинное, как ты изволила выразиться, – это полное имя. Ваня – Иван. Люба – Любовь. Все правильно. А бывают короткие, ты права. Они же и полные, неизменяемые, они не меняются и не удлиняются, – улыбнулся он. – А чем тебя не устраивает твое прекрасное имя? По-моему, очень красиво!

– Ничего красивого в нем не вижу. Аська и Аська. Как кличка собачья.

– Ася! – вдруг осенило его. – А как ты думаешь, если бы у Ассоль было короткое имя, как бы ее звали, а?

С минуту подумав, Ася пожала плечом:

– Ну ты же сказал, что короткого у нее не было, почем я знаю?

– Нет, Асенька! Было! Наверняка было! И знаешь какое?

Девочка испуганно посмотрела на него:

– Откуда мне знать?

– Ася ее звали, понимаешь? Ася! Длинное, как ты говоришь, – Ассоль. А короткое Ася!

Ася, кажется, сомневалась. А потом примирительно кивнула:

– Ладно, дядь Вань! Хотя, – с сомнением добавила она, – мне кажется, ты все придумал. Да и потом, кто будет звать меня Ассоль? Все станут только смеяться.