Книга Король без трона. Кадеты империатрицы, страница 71 – Морис Монтегю

К ночи пришел Микеле и сменил Орсимона.

Наступила ночь. Микеле расположился в кресле и собирался читать книгу, взятую из библиотеки хозяина дома. Но ему не читалось. Он вздрогнул и подошел к окну. Все небо было залито ярким заревом горящего города.

«А что, как огонь да перекинется сюда? — подумал Микеле с тревогой. — Что я тогда сделаю с двумя тяжелоранеными на руках?»

Он снова подошел к больным и стал с грустью вглядываться в их страдальческие лица.

Со времени сражения при Эйлау первоначальная вражда кадетов, строго разграничившая их на две партии — роялистов и имперцев, — исчезла бесследно. Ее сменила горячая, тесная дружба. Ужас пережитых треволнений бесследно вытеснил былую рознь.

В тот тяжкий день Гранлис привлек к себе все сердца, всех покрыл своей безумной отвагой, своим неподдельным геройством. Наконец сегодня, в этот только что истекший тяжелый день, он снова доказал свое мужество, свою неустрашимость.

Вдруг Гранлис поднялся на кровати, широко раскрыл глаза, посмотрел блуждающим взглядом по сторонам и отрывисто кинул:

— Пить!

Микеле поспешил исполнить его желание.

— Благодарю! — промолвил Гранлис более твердым голосом. Потом он пристально взглянул на того, кто за ними ухаживал, его взгляд заметно прояснился, и он произнес: — Э, это вы… Микеле… Я рад!.. Если бы спросили о моем желании… я выбрал бы именно вас…

Он задыхался, слова вылетали со зловещим свистом, и грудь его тяжело вздымалась при каждом слове.

— Замолчите, бога ради! — мягко промолвил Микеле. — Мы еще успеем наговориться, а теперь вам необходим абсолютный покой.

Но больной упрямо остался полулежать на поднятом локте, пытливо осматриваясь по сторонам.

— Кто это? — шепотом спросил он, показывая глазами на вторую кровать с безжизненно распростертой фигурой.

— Граф де Тэ.

— А!.. Мне кажется, что он очень плох… Он… погиб?..

— Неизвестно…

— Понимаю!..

Гранлис стал снова задыхаться, ловить дыхание… Наконец он справился со своим волнением и снова заговорил:

— Иммармон?..

Микеле опустил голову.

— Прюнже?..

То же молчание последовало в ответ.

— Убиты? — задыхаясь, прошептал Гранлис.

— Да.

— Какой ужас!

Он замолчал, охвативши голову руками.

Тяжкие, горькие мысли неслись, теснились, сталкивались в его больном, лихорадочном мозгу, казалось, готовы были разнести его голову на части…

— Умерли!.. За меня! — шептал он как в бреду. — А мы даже и не примирились… как следует. — Потом, схвативши Микеле за рукав, он притянул его к себе и лихорадочно зашептал: — Капитан… мы солдаты… смерть нам не страшна… Я должен говорить… Я должен перед смертью раскрыть перед вами… свою тайну. Это необходимо… ради императора, ради Франции… ради истории. Ее знал де Тэ, но он уже в агонии. Ее знали Иммармон и Прюнже, но их не стало. Микеле, дайте мне выпить глоток водки, это поддержит… мои слабеющие силы… Я должен говорить… Это Господь послал вас сегодня… ко мне… Я вас любил… В вас столько порядочности… Вы скажете императору…

Но тут Людовик потерял сознание.

Микеле поспешил разжать ему зубы и влил в рот три чайные ложки коньяку.

Это подействовало. Раненый скоро пришел в себя и заговорил несколько охрипшим голосом.

— Благодарю еще раз! — прошептал он. — Нагнитесь, это вам одному!

И принц зашептал короткими, отрывистыми фразами.

При первой же услышанной фразе Микеле, фанатически преданный империи, подскочил как ужаленный, испустив какое-то глухое восклицание, а потом словно замер на месте. Но, по мере того как развивалась эта непостижимая исповедь, его лицо становилось с минуты на минуту холоднее и строже.

Заключительные слова исповеди Гранлиса были следующие:

— Бертран Микеле де Марш… Вы здесь единственный хранитель этой государственной тайны. Пусть же император знает по крайней мере, что я умер за него, чуждый ненависти, ослепленный его славой, и что я… прощаю ему!

— Ого! — проворчал Микеле, шокированный последними словами.

Но Гранлис снова заговорил:

— Клянусь… к моему прискорбию! — ответил Микеле. — Благодарю вас за оказанную честь, но я тысячу раз предпочел бы лучше ничего не знать. Это страшно стеснит меня… Вы поправитесь, и я позабуду ваши слова. Я не выдам вас и сохраню вашу тайну. Я, как и прежде, останусь только вашим товарищем. Но выслушайте внимательно и вы: если вы — сохрани бог! — вздумаете предпринять что-нибудь против императора, знайте, что вы найдете меня на своем пути!

— Если я выздоровею… — грустно прошептал больной. — Нет-нет, будьте покойны: я умру… Это лучше. На что мне жизнь?.. — Его снова охватили беспамятство и бред. — На что мне жизнь, — повторил он, — без любви… без нее… без Полины?..

Микеле силой уложил его в постель и постарался успокоить. Когда больной уснул, он вернулся к своим мыслям.

— Вот так-так! — промолвил он вполголоса. — В чудном я оказался положении! Ведь молчание — то же сообщничество!

Сложивши руки на груди и низко опустивши голову, он простоял так всю ночь, до зари, погруженный в свои тяжкие думы. На заре его сменил граф де Новар.

Часов около десяти за Микеле явился один из светских офицеров: император требовал его к себе.

Будь это накануне, честный и безупречный воин плясал бы от счастья, но с этой ночи тайна принца тяжким гнетом налегла на его душу и омрачала совесть. Ему казалось, что он виновен перед великим и возлюбленным вождем, а между тем он был неповинен…

Микеле вошел в императорскую палатку и предстал перед Наполеоном, окруженным всей плеядой своих славных сподвижников. Тут были Бертье, Ланн, Ожеро, Ней, Сульт, Даву, Дюрок, Савари и многие другие.

Вслед за несколькими другими офицерами, отличившимися в последнем деле, наступила очередь Микеле. Когда было провозглашено его имя, Бертье наклонился к плечу императора и что-то шепнул ему. Тот молча кивнул головой, словно хотел сказать: «Да-да, я знаю», — и, повернувшись к офицеру, сказал:

— Приблизься!.. Так! Ты защищал знамя под Эйлау… Вчера ты доказал свою находчивость и храбрость; ты сумел прорваться там, где другие погибли… — Он ущипнул Микеле за ухо и продолжал: — Я доволен тобой, а между тем ты принадлежишь к очень… подозрительному полку… Но вины, конечно, так же индивидуальны, как и заслуги. Да, я доволен тобой, и вот доказательство! — И, взяв из рук Савари крест Почетного легиона, император собственноручно прикрепил его на груди Микеле.

Последний побледнел как снег; вся кровь прилила к его сердцу. Его охватила нервная дрожь.

— Скажи пожалуйста, — усмехнулся Наполеон, — ты умеешь дрожать! Вот чего бы я никогда не подумал!