Книга О бедной сиротке замолвите слово, страница 93 – Карина Демина

– Рай, я тебя презираю.

Оранжевые вспышки… и надо помогать… представить… Что я могу себе представить? Закрыть глаза. Вспомнить… ведь были же у меня моменты, когда я злилась… так злилась, что, казалось, весь мир ненавижу.

От него лучше уйти, от этого мира.

Ему без меня будет легче.

Всем будет легче… никто и не вспомнит… Айзек? Жаль, но… не мне решать чужие проблемы. Мне сказали, а я и поверила, будто последняя надежда мира. Смех, да и только… Смеялись надо мной часто.

Десятый класс.

Оленька, которую любили все, от учителей до старой вахтерши, которая, казалось, ненавидела весь мир. Но, завидев Оленьку, и она начинала улыбаться…

У Оленьки папа – хозяин супермаркета. И поговаривают, не только его.

Оленьку привозят в школу на «Лексусе». И Оленькина мама, строгая бизнес-леди, которая занимается чем-то важным и малопонятным, но связанным с IT, машет ей ручкой.

У Оленьки туфли на каблучках.

И сменка тоже.

Впрочем, сменки от нее никто особо не требует. Оленькины родители помогают школе, и поэтому на некоторые вещи администрация закрывает глаза. Нет, Оленька не наглеет.

Она учится, и неплохо.

Очень даже неплохо.

У Оленьки хорошая память и живой ум. Она говорит, не заикаясь и не спотыкаясь на словах. Она складывает в уме трехзначные числа и перемножает двузначные… и знает о культуре Египта едва ли не больше нашей исторички. Оленька в Египте бывала в отличие от Виктории Львовны, но…

Ей простительно.

Ей прощают всегда и все, и даже непонятную, необъяснимую неприязнь ко мне.

Дышать.

И злость… не тоска… соленые огурцы в сумке? Ерунда… они протекли на учебники, и, значит, в конце года меня ждет веселая встреча с нашей библиотекаршей…

Клей на стуле.

Всем смешно…

Или красное пятно, которое появляется на второй моей юбке… Все молчат и хихикают, а я с этим пятном весь день хожу, и никто никогда…

Меня в отличие от Оленьки не любят. И будь воля нашей классной, да и не только ее, меня бы выставили. И пытались. Разговаривали, что я не потяну старшие классы, что, возможно, мне стоит перевестись куда-то…

Я послала их.

Мысленно – на хрен. А вслух пообещала накатать жалобу в министерство. А что… я ведь сирота почти и учусь неплохо… их стараниями, собственным желанием доказать, что способна на большее.

Я не приму навязываемую ими судьбу.

Только едва ли не каждый урок становится битвой.

Меня пытаются подловить.

Доказать, что я не готова… и если той же Оленьке рассеянность прощают, она ведь так очаровательна, мила и, вообще, с кем не случается, то я… любое отступление от учебника – повод занизить оценку.

Но я держусь.

Я ненавижу их всех… хорошо, правильно, надеюсь, этой ненависти хватит, чтобы сгорела тоска. Я ведь тогда думала про самоубийство… а что, шаг с крыши – и вперед. Или вены перерезать. Это безболезненная смерть, так говорят.

Горячая вода.

Бритва.

Тоска плывет и плавится. Малкольм что-то кричит, пытаясь дозваться, и у него даже получается. По зелени, окутавшей брюнета, идут искры.

Словно трещины.

Я не слышу слов. Пытаюсь, но собственное прошлое утягивает.

Школьный вечер.

На Оленьке светлое платье, нарочито простое, но это обманчивая простота. Все знают, сколько стоят такие наряды. И классуха отворачивается, не в силах совладать с собой. Ее выражение лица говорит мне о многом, ненадолго примиряя с этой измученной жизнью женщиной.

Ей обидно.

Она всю жизнь работала честно, а в итоге что?

Ничего.

И я даже понимаю, что на самом деле она ненавидит эту вот Оленьку с ее платьем стоимостью в полугодовую зарплату Ольги Николаевны, но здравый смысл подсказывает, что ненависть нужно перенаправить. И тогда, быть может, Оленькины благодарные родители в конце года сделают подарок не только школе…

Мне ясны те мысли, и ясность немного пугает.

Музыка.

Танцы. Обжимания в холле… у Оленьки много поклонников, но встречается она со студентом, это знают все, и знание прибавляет восторга и преклонения.

Чушь какая.

Я привычно подпираю стену, дожидаясь, когда пройдет время и я, наконец, смогу свалить. Я бы вовсе не являлась, но… внеклассное, чтоб его, мероприятие. А у меня и без того проблемы… и бабушку опять вызывают, якобы за мою грубость…

Стена холодная.

На столе печенье, тортики и сок. Конфетки. Апельсинки. Чаепитие. И классная суетится, ведь на вечер обещала заглянуть завуч…

Уйти получается.

Сначала в холл, потом и вниз спуститься.

А за школой меня ждут.

– Куда собралась, Маргоша? – этот голос я знаю хорошо. Евгешкин, верный Оленькин рыцарь, готовый исполнить любую ее прихоть. На самом деле он не злой, но напрочь безмозглый и без Оленьки ему не выжить.

Он это не столько понимает, сколько шкурой своей дубовой чует. А потому и старается.

– Отвали, – я сую руки в карманы.

Джинсы.

Свитер.

Видала я эти вечера неформальных встреч с их разнарядкой на красоту. Нет у меня платьев, а джинсы, они везде демократичны. Мои даже вполне приличные, получилось в секонде добыть интересную пару.

– Не кипиши, – Евгешкин заступает дорогу. – Разговор имеется.

А он не один.

Вальская и Тимонина, еще две закадычные подружки, которые и в туалет парой ходят. И голова у них одна на двоих, и тоже Оленькина. Ага…

– Говори, – я наклонилась, подобрав камень.

А что, с камнем оно всегда надежней. И Евгешкин укоризненно покачал головой: мол, ко мне со всей душой, а я тут с камнями вожусь и вообще явно вознамерилась нанести тяжкие телесные.

– Ты Оле нахамила. Надо извиниться.

– Когда?

– Чего? – он хмурится. Простой вопрос не укладывается в светлой его голове. На самом деле Евгешкин красавец, и половина наших девчонок вздыхает по нему… классе в восьмом я тоже. Впрочем, влюбленность быстро сошла на нет, когда Евгешкин, отловив меня в коридоре, велел не позорить его.

– Когда нахамила?

Сестрички-лисички в розовых пышных платьях хихикают. Кажется, они успели принять, и отнюдь не чаю. Этот блеск в глазах мне хорошо знаком.

Интересно, знает ли…

– Извинись…

– Иди на хрен, – я подкинула камень в руке. – И этих дур забирай. Отправьте их домой, пока не запалились.