Онлайн книга «Ричард Длинные Руки - фюрст»
|
Ее фрейлины Светана и Морена молча внесли на широких серебряных подносах украшенные золотом тарелки с краснобокими яблоками, толстыми грушами и налитыми соком гроздьями винограда, тихо и неслышно перегрузили с двух сторон на стол, церемонно и одинаково точно присели, склонив головы, и, придерживая растопыренными руками подолы платьев, так же бесшумно удалились. Леди Гарция аккуратно зажигает свечи, я следил за ее точными движениями, выверенными настолько, что все проделает и с закрытыми глазами, прикидывал, случайно или нарочито поворачивается вот так задом и наклоняется весьма эротично, с виду такая тихая и скромная овечка, целомудренная и краснеющая от одного взгляда в ее сторону… И не потому ли фрейлиной у леди Лилионны, что выполняют с нею одно задание?.. Надо будет похлопать ее по заднице на виду леди Лилионны. Если улыбнется победно, то да, это заговор, если приревнует… — Ваша светлость, — проговорила Лилионна таким тихим голосом, что я едва расслышал. — Вы так задумались… мыслите о великом? — Уже нет, — промычал я любезно с набитым ртом. — Только о ваших прелестях. Она слабо улыбнулась. — А что о них мыслить? Они все в вашем распоряжении, никаких тайн для вас там уже не осталось… — Может быть, так и должно быть? — Не знаю, — прошелестел ее нежный голос. — Если бы знала, как должно быть! Слыхала, в город прибыл великий прорицатель… Хотела узнать свою судьбу, но он исчез… Я сказал небрежно: — Зачем вам такая ерунда? Ваша судьба в ваших руках. Плюньте мне сейчас в суп — никакой прорицатель не спасет. Ее улыбка оставалась такой же тревожной. — Пророчества… гм… с ними жизнь… безопаснее, что ли… Нет, но определеннее, это дает спокойствие. Когда знаешь, что от тебя ничего не зависит, как бы ни барахтался, то и не дергаешься. Несоизмеримо более мощные силы все уже определили и… так будет, как они решили. Не зря же тысячи людей говорят, что прорицатели видят будущее. — Если тысяча людей, — заметил я, — говорят одно и то же, то это либо глас Божий, либо колоссальная глупость. Но глас Божий последний раз звучал, когда Господь давал Моисею ценные указания, а вот глупость слышу сто раз в день… Она сказала жалобно: — Ваша светлость, женщинам можно быть глупыми! — Нужно, — поправил я строго. — Необходимо! И мир будет спасен. Вошла с подносом в руках леди Виолина, нежная блондинка с голубыми глазами, в голубом платье и с голубой лентой в роскошных волосах золотого цвета. Все нежная и светлая, будто из солнечных лучей, трепетная, как лесная лань, и застенчивая. Не говоря ни слова и не поднимая взгляда, перегрузила на стол огромные налитые сладким соком гроздья винограда. Я пересилил себя и погладил ее по ягодице, нежной, горячей и упругой. Щеки Виолины вспыхнули ярким румянцем, она беспомощно взглянула в таком смущении и испуге, что мне в самом деле восхотелось ухватиться за эти нежные булочки, однако боковым зрением увидел, как леди Лилионна вместо того, чтобы нахмуриться, чуть-чуть улыбнулась, полагая, будто не замечу. Леди Виолина торопливо ушла, едва не выронив поднос и почти не видя дороги, а леди Лилионна красиво отделила от большой грозди боковую веточку с налитыми соком ягодами и, отщипывая по одной, произнесла небрежно и очень легко: — Говорят, величие королевства зависит от величия короля. Это верно? Я смотрел вслед леди Виолине, мой голос прозвучал, как и требовалось, рассеянно, словно совсем не обдумываю свои слова: — Намекаете, в Сен-Мари короля нет вовсе? — Что вы, мой лорд, — сказала она весело, — намекать — это иметь мужские мозги. Я лишь повторяю то, что услышала при дворе. Как говорящая ворона. — Ну что вы, — сказал я укоризненно, — какая же вы ворона… — В самом деле, — согласилась она. — Ворона — мудрая птица. И живет по сто лет. — Зато не бывает королевой, — возразил я. — Миром правит красота. — Красота правит очень недолго, — произнесла она тихо… — Нет ничего нового под солнцем, — сказал я глубокомысленно, — но есть кое-что старое, чего мы не знаем. Она посмотрела с вопросом в дивных глазах, но я объяснять не стал. Во-первых, красивая, а это значит, что как горохом о стену, во-вторых, я и сам не знаю, к чему это брякнул, просто фраза завораживает ложной многозначительностью, а нам всегда важнее не то, правдиво или нет, а как подано. — Нарушение моды королями, — произнесла она, — становится модой для их подданных… Это ничего, что я о моде? Мы, женщины, только о моде и чирикаем… А вам уже начали подражать не только молодые щеголи, но и важные сановники… — Но я не король, — обронил я. — Но станете, — возразила она живо. — Об этом только и говорят! — Правда? — изумился я. — Точно-точно, — заверила она. — Не только при дворе, но и в городе. Говорят даже в селах. — Поспешили, — ответил я. — Мне и в эрцгерцогах хорошо. Она вскинула изумительно красивые брови в неподдельном изумлении. — Почему? Если можете стать королем? — А зачем? — ответил я вопросом на вопрос. — В моих руках вся власть короля, но без королевской ответственности и его обязанностей! Разве так не удобнее жить? Уверяю вас, милая леди, невыгодно считаться богатым, храбрым и сильным, к ним предъявляют требования, превышающие их силы. А я люблю жить без напряга. Она недоверчиво улыбнулась. Я вытер рот куском чистой материи и посмотрел на нее серьезно и вопрошающе. Она поднялась, присела в поклоне. — Ваша светлость… — Леди Лилионна, — ответил я. Она удалилась, слуги убрали со стола посуду, я самолично расстелил карту, а когда появился сэр Жерар, сказал ему сварливо: — Дорогой Жерар, король — выше закона! Тем более, правил. И этикета. Это значит, этикет подчиняется мне, а не я ему. Он сказал озадаченно: — Как скажете, ваше… ваша светлость. Вы реформатор, уже поняли. Все трясутся и крестятся… Там, кстати, к вам барон Фортескью. — Зови, — велел я. Барон вошел быстрыми шагами, легко и красиво поклонился, застыв на миг в растопыренности, затем выпрямился и посмотрел на меня с вопросом в глазах. Сытенький и розовощекий вельможа в крепости герцога Готфрида, изможденный узник с запавшими глазами и ввалившимися щеками после застенка в летнем дворце короля Кейдана, и вот сейчас преобразившийся лорд, собранный и четкий в движениях, взгляд внимательный, все-таки испытания даже из придворного делают человека. — Сэр Людофинг, — сказал я. Он поклонился еще раз. — Ваша светлость. |