Книга Девушка по имени Москва, страница 42 – Ринат Валиуллин

МОСКВА: Даже не заметила))) только пришла с «передачи» денег пострадавшему… скоро отвечу.

МОСКВА: 1. НЬЮ-ЙОРК!!! Мне так много хочется о тебе узнать и еще — еще больше увидеть, или, как я писала, «почувствовать» и все, и сразу, и можно без хлеба))) Новый год! На Новый год принято дарить подарки и исполнять желания, так что у тебя 2 недели на раздумье, а у меня 0,5 на реализацию.

2. Ты — потому что даешь мне возможность быть собой или тебя интересует мат. часть вопроса?

5. Этим и занимаюсь!

6. Я тебе больше скажу — я ее даже СЛУ-ША-Ю)))

Вот и еще один повод для встречи — собрание «А. Д. о…»

7. А есть препятствия?

8. Бум стараться сдерживать свой нескончаемый поток информации))) Так ты в Поднебесной? Это мы при желании можем на крышу залезть!?!! Отполировать звезду.

Еще очень хочу знать, что ты там делал.

НЬЮ-ЙОРК: Елку будем наряжать?

МОСКВА: Может, сначала меня?

НЬЮ-ЙОРК

1. А как же! Я думал, ты уже нарядная стоишь.

2. Раньше не интересовала, но после возникновения мат. части вопроса, естественно, заинтересовала. Сопромат сказывается. Я сдал его с большим трудом, но зато научился преодолевать сопротивление особо капризных материалов.

6. Как ты говоришь — чес. слово, даже не мог себе представить, что ты ее слушаешь. Если ты заметила, после отправки сей песни прошло уж ровно 2 недели, и только сегодня я узнаю, что ты её даже перевела. О прослушивании даже и не мечтал.)))

7. Хорошее число. У меня нет препятствий: «Не вижу препятствий!»

8. Нет, не сможем залезть на крышу. Снесет свою. Хотя там хорошо. Далеко видать…

* * *

Море постепенно замерзало. Волны сковал лед, некрасивый, как в морозилке. Кирилл крошил хлеб прямо на лед. Черный хлеб. Вразвалку и не спеша, зажав между ног яйца, за ним тянулись пингвины. Жирные, лоснящиеся, они лениво подбирали пищу. Между императорскими сновали мелочные адельфики.

— А птицы где? — спросил, поежившись от картинки, Мефодий.

— Все когда-то были птицами. Пингвины тебе не птицы?

— Похоже, ты их перекормил.

— Да, доброта еще никогда до добра не доводила. Сегодня взял черный, — сунул под нос Мефодию краюху хлеба Кирилл. — Чувствуешь аромат?!

— Плохо едят. Аппетита нет?

— Императорские. Отвыкли от насущного. Им рыбку подавай.

— Какую рыбку?

— Настю.

— Анастасия? А нототения не подойдет?

— Нототении им дома хватает, — посмотрел на Мефодия Кирилл, продолжая отламывать хлеб. — Есть новости?

— Нет, но есть свежий анекдот.

— Валяй.

— Доктор, о вас ходят страшные слухи. Вы делаете людей счастливыми. Как вам это удается?

— Я их знакомлю. Примерно 50 % людей приходят и говорят, что они хотят быть счастливы, но не знают как. Вроде все у них хорошо, но не хватает какой-то ерунды. Остальные 50 % приходят с какой-то ерундой.

Кирилл улыбнулся, отряхнув руки, будто от той самой ерунды, которая не давала ему стать счастливым. Хотел рассмеяться, но смех вылез какой-то искусственный, хе-хе, хе-хе, хе-хе.

Мефодий тоже вызвал свой. Его смех оказался еще более натуженным.

— Ты уже понял, в чем заключается эта ерунда, Мефодий?

— Не знаю, может, в успехе, — отвык уже Мифа высказывать вслух свое мнение.

— А мне кажется, в радости. Весь смысл жизни в радости. Важно, чтобы твоего детского смеха хватило и на взрослую жизнь.

В пространстве повисла пауза, у Кирилла чистая, будто выстиранное белье, в бесконечных коридорах которого металась мама и заразительный детский смех. У Мефодия она тянулась, как сопля от потолка к полу, пока не лопнула.

— Мефодий, как ты относишься к успеху?

— Нашего предприятия?

— В общем смысле этого слова.

— Не люблю красное, особенно красные дорожки.

— Вот послушай в тему дорожек:

Красной дорожкой теперь никого не удивишь, хочешь успеха — купи ее и ходи дома, когда захочешь. Если ты хочешь быть популярным, чтобы о тебе писали кипятком, если уж ты встал на эту дорожку, научись на ней, на красной, вовремя падать, споткнувшись о подол платья, показывать соски, драться за микрофон с ведущими церемонии. Всех уже тошнит на тех, кто разводит слезы и благодарит в микрофон мамочку. Если ты вышел на сцену, надо веселить народ.

— Все правильно, у народа работа тяжелая, бригаду необходимо поддерживать морально. Вот государство его и веселит своими институтами и собраниями. Во что его превратили, сегодня народ по сути — это бригада для обслуживания чьих-то амбиций. Главное вовремя платить зарплату. Они недовольны властью, власть — ими. Одни мало платят, другие плохо работают. Впрочем, работают плохо и те и эти, — продолжал полемику Кирилл.

— Значит, успех зависит от зарплаты?

— Зависит, но всегда найдется кто-то, кто готов работать за копейки. А ведь людям нужна любовь, неважно работаешь ты за копейки или ничего не делаешь за рубли.

— И общение, — вложил свою лепту в мысль Мефодий.

— Живое! Самое дорогое для них — это общение и жизнь. Причем и в прямом, и в переносном смысле, кто раньше это понял, тот и разбогател. Какая разница, что гнать по трубам, слова или нефть, только с нефтью столько заморочек, а со словами проблем никогда ни у кого не было. Для самых молчаливых придумали сети, но даже рыбы в сети разговорились. А сетью владеет левое полушарие. Вообще, прихожу к выводу, что левое отвечает за программное обеспечение Земли, а правое за личные амбиции, за мироощущение собственного «Я». Кто владеет связью, тот владеет миром. Остальные страны и народы остались цехами и сырьевыми базами. Жизнь одна, это и есть настоящий экстрим. Знаешь, что делает нашу жизнь экстремальной? То, что она одна.

Кирилл вдруг поставил точку и надолго задумался, что мысль его оставила за собой многоточие.

— Мы с тобой это уже обсуждали? Или у меня дежавю?

— Все может быть. Мы же на орбите, — усмехнулся Мефодий. — Согласен с твоей мыслью. Связи многое решают, но и технологии, передовые.

— Настолько передовые, что готовы всех передавить. Технологии — они в голове. Нейронами своими надо заниматься, а не амбициями жонглировать, — раздухарился Кирилл, чувствовалось его раздражение. — У всяких воспитанных нейронов, как и у Нерона, после периода деспотии и произвола появляется тяга к искусству. Помнишь Нерона?

— Да, хороший был деспот.

— Да что далеко ходить, вспомнить хотя бы Наполеона и Гитлера. Все тащили к себе в нору. Знали, что не деньги представляют ценности, а ценности разыгрывают представление, война — спектакль, для них спектакль, для людей — горе, а деньги только декорации к нему, даже не деньги, а искусство.