Онлайн книга «Грех жаловаться»
– Алексей‚ – сказал‚ помедлив. – Лютых кореньев принеси. Вложить отраву в чашу мою. Алеша Песенка‚ сведущий в травах‚ сразу протрезвел: – Нету у меня‚ барин. – На болота сходи. – И там нету. Тебе‚ барин‚ белена потребна‚ одурник‚ пёсья вишня: нынче на них недород и трава поникловатая. Помолчал‚ признался через неохоту: – У меня‚ Алексей‚ комок на сердце‚ слеза непроливная... – Закуси горе луковицей. Оно и прольется. – Ох‚ малый‚ – пощурился на него Оплечуев. – Дождешься у меня. Вот продам Оболдуеву‚ ты у него запоешь. Усом не дрогнул: – На твоей воле‚ барин. И затянул на отходе грусть-напевочку: – Время минет‚ кровь застынет‚ замолчит печаль... А Оплечуев снова взялся за перо: "Блохам всеведения не дано, дабы пронзать утаённое умственным взором. Не дано блохам прозрения с проницанием от недеятельного состояния души. Случай искушает и завораживает блошиный разум‚ затеняя Промысел; прорицатель с предвещателем редки у блох‚ ими ненавистны‚ смысл бытия теряется в неразгаданных туманах. У всякой блохи‚ плавающей в мути житейской‚ свой промысел‚ натуга с истомой‚ суетные старания мимотекущей жизни‚ и утешения в скорбях ей не дано. Блохи глупеют от неудачи и от удачи тоже глупеют..." – Афанасий! Стань статуем. Застучало дверями. Загремело на подходе. Выступил из темного угла Афанасий‚ домашний управитель‚ которого он озадачивал: – Вот я гляжу на тебя и прозреваю: оскудевает род человечий. Ты‚ Афанасий‚ коего взгляда на жизнь? Сардонического или саркастического? Афанасий вздохнул и головой мотнул‚ будто отбивался от мухи. Афанасия затруднял собственный ход мыслей‚ и додумывая‚ должно быть‚ утрешнее‚ мутноумное‚ ответил неясно: – Куда дерево наклонилось‚ туда его и секут... Надулся на такие слова‚ постонал всласть: – Пламень печали поедает меня и нету облегчения скорбей. Кто мне наследник и поминатель по смерти моей будет? Афанасий сказал без интереса: – Наследышу откуда взяться? А поминать – попу накажи. Оплечуев забегал по комнате в великом гневе: – Отвечай прямо: какова твоя фикция‚ житейский человек? Плод воображения каков? Ты‚ Афанасий‚ художеств своих начинатель иль начатого украситель? Афанасий на это не ответил. Стоял – смурнел‚ волосья застилали лицо. – Спросим иначе‚ – грозно сказал Оплечуев. – Ты‚ случаем‚ не фармазон? Ежели фармазон‚ нам на тебя доносы писать да в железа ковать. И быстро: – Где девка Марфутка? Отчего воздыханий не слышу? – Ее в хлев отослали‚ – сказал Афанасий. – Говно выгребать. Коровы до крыши засрали. Поглядел на него‚ пощурился: – О прегрубое сердце ваше! О душа окамененного нрава! Ты‚ Афанасий‚ чужд всякой чувствительности к изящному. Вот отправлю на обучение в город Париж вместе с законной женой Оришкой‚ дабы воротились назад в прегалантерейном обхождении: щеголь‚ обтяжной франт мусье Жан-Поль и жена Жозефина – субретка. Согласен? – Да хоть как‚ – молвил мусье и переступил босыми ступнями: мозоль на три пальца. – Мне идти? – Погоди. Кто Марфутку отослал? – Эта. Гульная баба. Ей воздыхания спать мешают. – Думаю так‚ – определил Оплечуев в размышлении. – Не от врожденного зложелательства‚ но едино по лености чувств. – И повелел: – В хлев. Милитрису Кирбитьевну. Вилы в руки – и к самым серючим коровам! – Может к быку? – предложил мусье Жан. Осклабился: – К быку тоже. Чтоб иным неповадно было. Тот пошел прочь‚ а Оплечуев вослед: – Марфутку вернуть – и немедля. Воздыхания тоже. И записал для памяти: "Блохи сии‚ более вредные‚ нежели полезные для общества‚ относятся к себе заинтересованно‚ ибо во всяком возрасте проступает всякое. Сколько на свете одиноких блох! Сколько нерастраченной нежности! Злость с завистью расходуются без труда‚ а любовь с нежностью вянут без потребления и обращаются в ту же злость‚ ибо управлять счастьем блохе не можно..." 7 В то самое утро пришагал по утёртой дороге нездешний молодец: шляпа с подхватом‚ ус завитком‚ серьга в ухе‚ кудри на пробор и лубяной короб на спине. То был Матюша Фертик – вралеватый, задиристый прокуда‚ Матюша Прыткач – наторелый проказ‚ пакостливый и увилистый Матюша Урви-Ухо‚ валетной красы бес Матюшка: будто рога под шапкой и хвост в шароварах. Подошел‚ поклон отвесил: – Вашему преблаженству – многожизненного пребывания. Века долгого‚ ума довольного. – Ты кто есть? – поинтересовался Оплечуев. Ответил: – Офеня. Ходебщик. Мимоходя. Природный от торговли человек. – А в коробе чего? Раскрыл. Зачастил. Стал выкладывать: – Перчатки миткалевые. Гребни роговые. Пояски плетеные. Тесьма тканая. Гарусные чулочки с зачесом. Пуговки на нашивание. Барыня есть? – Барыни нет. – Зови! Иголки-нитки‚ снурочки-помада – щепетильный товар. Оплечуев улыбнулся без охоты‚ но Матюшу не погнал: – Откуда идешь? – Да хоть откуда. Мы‚ барин‚ живем походя и сыскать нас негде. – Куда теперь? – Да хоть куда. Ватага для попутья – и пошагали. На Сурожском море побывали‚ на Хвалынском погостили‚ до Арменского царства добирались‚ в Задонские земли захаживали‚ бежали по морю с пособными ветрами до самого Загишпанского государства‚ метали сходни на берег‚ и шпанский король торговал для дочери колонскую водицу в скляницах... – Врешь‚ – порадовался на него Оплечуев. – Точно по книге. – Вру‚ барин‚ как не соврать? Дело торговое. Губ-трёп. Лясы да балясы. Наше дело настырное: похваля продать‚ а хуля купить. Оплечуеву завидно: – Ври дальше. Просить не надо: – Куда ни придешь‚ гулевые тебе хлеба‚ напитки-наедки‚ гущеедное почерпание до сытости. Гусь‚ поди сюда! Пришел. Гусь‚ ложись на сковороду! Лег. В винном потоплении время проводили. – А обидят в дороге? – Нас обидь! У нас татарва на подхвате: Муса‚ Магмут‚ Юсуп – ханов человек‚ Сантагул и брат его Кудангул. Только мигни: в куль да в воду! Выглянула из коровника дева в неглиже‚ высмотрела товар-галантерей‚ шевельнула на Матюшу бедром: – Подари что ни есть. А он: – Пойди охолодей. Дарило уплыло. Осталось одно купило. |