Онлайн книга «Последний адмирал Заграты»
|
— Нет. — Нет?! — Они умирают, — уточняет Ивар. — Не успеют разбежаться — бамбадао их перебьет. — Сделай что-нибудь, кретин! За что тебе деньги платят?! Менсалиец отвечает галаниту злобным взглядом, но слова его, тем не менее, весьма сдержанны: — Пачик не говорил, что придется воевать с бамбадао. — Какая разница? Вас десять человек! — К дому пошли тридцать. — Там был сброд, а вы… — Мы не пойдем! — отрезает Ивар. И менсалийцы поддерживают вожака одобрительным гулом. Черные повязки исчезают в карманах. Боя не будет. — Испугались? «Твари! Тупые животные! Ублюдки!» Коляска подъезжает к особняку. Лысый адиген в белой офицерской форме спрыгивает и бежит к крыльцу. Кажется — вот он. Один. Иди и убей. Но… Но десять менсалийских головорезов не испытывают никакого желания атаковать одинокого адигена. — Он занят, пытается спасти людей из огня… Вы можете подобраться… Хайме почти умоляет. — Это бамбадао, синьор Линчик, — угрюмо отвечает менсалиец. — Если разбойники убили его тетушку, нам нужно быть как можно дальше отсюда. — Ты что, смеешься? — Поверьте, синьор Линчик, мне доводилось видеть взбешенного бамбадао — нам лучше уехать. — Я доложу о проявленной трусости агенту Пачику, — обещает Хайме. — Я думаю, он вас… — Зато я останусь жив, — пожимает плечами Ивар и разворачивает коня. Линчик скрипит зубами. — Тетушка Агата! Дым обжигает ноздри и глотку. Стены дышат огнем, перекрытия готовы обрушиться, некоторые балки уже на полу, но Помпилио не уходит. Мечется по комнатам и кричит: — Тетушка! Валентин успел облить его водой, но она уже испарилась. Скоро начнет испаряться плоть, точнее — жариться. Но Помпилио не уходит. — Тетушка!! Большого зала почти не существует. Сейчас это печь, которая скоро станет пеплом, но Помпилио замечает тело и бросается в огонь. Успевает вытащить старушку и бегом несет ее к дверям. Он уже знает, что Агата дер Суан мертва, но не собирается оставлять ее в гибнущем доме. Он хочет сказать ей «прощай». Он должен сказать ей «прощай». — Мессер, сюда! Верный Валентин заставил слуг таскать воду и сумел сделать для Помпилио коридор. Не безопасный и не длинный, но сумел. Помпилио выбегает во двор, и слуги, как по команде, прекращают таскать ведра. Они понимают, что дом обречен. Слуги останавливаются, а верный Валентин подходит к хозяину и очень тихо говорит: — Мне очень жаль, мессер. И в его голосе столько же горечи, сколько в задымленных легких Помпилио. Адиген бережно кладет Агату дер Суан на землю, садится рядом и говорит: — Пусть все уйдут. — Да, мессер. Но Помпилио уже не слышит слугу. Он держит старуху за руку и беззвучно просит у нее прощения за то, что опоздал. Потом молчит. Потом снимает с груди медальон, целует изображение Доброго Маркуса, наматывает цепочку на руку, закрывает глаза и начинает молиться. Очень-очень тихо. Очень-очень искренне. Особняк умирает, конюшня уже умерла, слуги пытаются спасти флигель и хозяйственные постройки. Они не обращают внимания на мертвых, потому что нужно победить огонь. Потому что мертвые никуда не денутся. Слуги таскают воду, а на опушке появляется Бен. Он смотрит на пылающее поместье, на суетящихся слуг, на разбежавшихся коней, потом замечает уцелевшую коляску, живую кобылку при ней и возносит хвалу святому Альстеру. А рядом с коляской сидит на земле рыдающий мальчишка. Валентин мажет его обожженные руки густым кремом, перевязывает куском ткани, треплет по голове и что-то говорит. И мальчишка перестает плакать. Он недоверчиво смотрит на Теодора, а тот с серьезным видом кивает, подтверждая свои слова, и снова треплет его по голове. Не снисходительно, а с уважением. Мальчишка озирается, смотрит на разбежавшихся коней и неуверенно улыбается. Его руки заживут еще не скоро, они горят, и боль рвет мальчишку, но он смотрит на спасенных лошадей и улыбается. Он знает, что поступил правильно. А Помпилио продолжает молиться. Тетушка Агата родом с Кааты, ее ждет другой Праведник, но Помпилио всё равно молится Доброму Маркусу, уговаривая лингийского покровителя позаботиться о женщине, которая была дорога одному несчастному адигену. Помпилио молится, потому что ничего другого для Агаты дер Суан он сделать не может. Потому что он опоздал. * * * — Мы требуем свободы! — Свобода для всех! — Да здравствует свободная Заграта! — Да здравствует Трудовая партия! Лозунги неслись уже над всем Альбургом. Отравленным ветром струились по старинным улицам, устраивали небольшие торнадо на площадях и перекрестках, вертясь вокруг поднявшихся на ящики пропагандистов, и летели дальше. Лозунги проникали в уши и впивались в души. Лозунги нашептывали: «Будет лучше», «Будет лучше»… И требовали: «Повторяй!» — Мы хотим равноправия! — Мы хотим счастья! — Да здравствует Трудовая партия! И люди повторяли. Первые два часа митинг Трудовой партии был действительно мирным. Ораторы держали себя в руках, радикальных идей не высказывали и полицейских не раздражали. Разогревали толпу лозунгами горячими, но законными, вполне укладывающимися в рамки парламентской борьбы. Однако потом на западе появились столбы дыма. Пошел слух, что толпа разграбила винные склады. Поднявшийся на трибуну Майер заявил, что полиция стреляет в людей, и показал окровавленного человека. Началось волнение. А наблюдавшие за митингом полицейские упустили момент для вмешательства, не поняли, что собравшуюся на Университетской площади толпу пора разгонять любой ценой. — Мы хотим свободы! — Мы хотим счастья! И, наконец: — Долой монархию! Разгоряченные люди ощутили свою силу и поверили в свою безнаказанность. Требовали счастья и свободы так, словно их должны были вынести в мешках и раздать всем желающим. Они орали. И, продолжая требовать лучшей доли, подожгли первый магазин… — Где Фаулз? Где Стачик? Где наше правительство? Узнав о беспорядках, наследник затребовал во дворец всех первых лиц государства, однако премьер-министр и генеральный казначей приглашение проигнорировали. Точнее, они его попросту не получили, и сей печальный факт привел двенадцатилетнего принца в крайнее раздражение. — Курьеры доложили, что их дома пусты! С тех пор как король покинул столицу, Генрих-младший отказался от любых камзолов, кроме бирюзовых, цвета загратийского флага, показывая, насколько серьезно относится к возложенной на него ответственности. Обычно этот цвет подчеркивал бледность наследника, однако сейчас принц раскраснелся, не стеснялся жестикулировать и отчаянно напоминал отца. |