Онлайн книга «Эрхегорд. 3. Забытые руины»
– Нет… – Стол. – Стол? Теор с сомнением подошел к тому месту, куда я смотрел. Протянул руку. Она прошла сквозь столешницу, как сквозь сумеречное видение. – Стол из библиотеки Нитоса, – прошептал я, осматривая знакомые ножки в виде передних лап маргулы. Деревянные бортики с держателями для свитков. Каменная лампа со стеклянной емкостью. Флийные промокашки, набор перьев – одного пера из набора не было на месте. Тяжелый, обитый кожей стул. На стуле – старик, закутанный в некое подобие коричневой дханты. Видна только голова. Редкие седые волосы над ушами. Родовые сигвы на лице. Крючковатый, чуть опухший нос. – Это Нитос. – Нитос?! – Теор выглядел взволнованным. – Но… как? Что он делает в моем сознании? – Не знаю. Может, он так по-настоящему и не вышел из комнаты. Стал ее частью. Слился с лигуром. – Но… Что он делает? – Пишет… Книжник в самом деле писал. Неторопливо вносил записи в раскрытую книгу – ту самую, в которой мы прочитали о ратуше, о вынесенных Теором кубках. Длинное перо в латунной оправе, с двумя черными камушками на заднем колпачке и узором из серебряных нитей. Строгие черные буквы без завитков. Чуть закругленные, с треугольниками и угловатыми навершиями. – Что там? – Теор вновь провел рукой, теперь рассекая грудь книжника. – Не знаю. Это ворватоильский. Но… – Что? – Знакомые слова. Я их уже встречал. «Ратуша», «личины», «зордалин». Кажется, еще «смерть», «убил», «погибшие»… Не нравится мне это. – Думаете, он до сих пор пишет ту самую книгу? И сейчас эти строчки появляются в библиотеке? – Не знаю… – Но как такое возможно? Даже если в переплет книги вшиты кусочки кумаранского свитка… – Я же сказал, Теор, не знаю! Но мне это не нравится, понимаешь? Там, снаружи, явно что-то происходит. А мы тут… – Вы знаете выход. – Да… – Я с гневом посмотрел на Теора, но смолчал. – Идем. Старик остался позади. Ни ламп, ни свечей так и не появилось. Пространство оставалось светлым – его будто затянуло прозрачным утренним туманом. Мы приблизились к череде дверей. Они стояли беспорядочно, перемежаясь, перекрывая друг друга. Ни дверных косяков, ни петель, ни стен, ни потолка. Только круглые латунные ручки. И голая земля под ногами. – Что это? – спросил я. – Мои воспоминания. Комнаты моего сознания. Не бойтесь, открывайте. Наши поиски начинаются. – Но… с какой комнаты начать? – Я только сопровождаю вас. Искать, а значит, и делать выбор предстоит вам. – Замечательно… – Это хорошо. – Что? – Злость. Напряжение. Они помогут. – Сюда бы Громбакха, – усмехнулся я. – Больше злости! Больше! – Да замолчи ты! – Вот так. Я опустил ладонь на рукоять меча. Посмотрел на Теора: – Что будет, если я… – Убьете меня в моем сознании? – Да. – Не знаю… Скорее всего, меня не станет. Я исчезну как личность. Останусь как тело. И вы никогда отсюда не выйдете. Или станете ниадой. Вариантов много. Хотите попробовать? Я молча убрал ладонь с рукоятки. Дернул на себя первую дверь. Она легко, без скрипа отворилась. Крохотная комнатушка с выбеленными стенами. Ни окон, ни мебели. Только стул, а на нем – девушка. Сидела к нам спиной. Неспешно расчесывала волосы и что-то напевала. Пустая мелодия, о которой можно было сказать только то, что она есть: ни напеть ее, ни разобрать слов я не мог. – Аинита, – улыбнулся Теор. – Кто это? – Дочь аптекаря с улицы Северных гроз в Матриандире. Моя первая любовь. Я был совсем маленьким, даже не прошел Посвящения, так что на меня она не обращала внимания. А я любил наблюдать по утрам, как она на балконе расчесывает волосы. Аинита к нам не повернется. – Почему? – Я не помню ее лица. Сознание хранит куда больше деталей, чем кажется на первый взгляд, но и его власть не беспредельна. Многое забывается, приобретает неожиданные формы. Следующая дверь вывела в такую же белую комнатушку, посреди которой стояла пустая кровать с мятыми простынями. Теплый влажный запах уюта. Я невольно улыбнулся, сам удивившись своей реакции. В комнате таилось счастье – тихое, едва выраженное. – Постоялый двор «Три холма». А ведь в действительности это наверняка была грязная комната с облезлыми занавесями. С обшарпанным скрипящим полом, из щелей которого выглядывали чернокрыльники. Да… Но я запомнил только эту кровать. И этот запах. Это был первый месяц моих странствий. Я ожидал, что так и буду за каждой дверью встречать какие-то отдельные предметы, но следующая комната оказалась куда более просторной, вместившей в себя и разнообразие мебели, и людей, и городскую суету за растворенными окнами. – Прием по случаю моих именин. Я был маленький, а родители еще не забыли о том, каким бывает счастье. Устроили настоящее представление. Еще одна комната. Таверна в Портсе, а в ней – кочевые артисты, друзья Теора. Самого Теора нигде не было. Только его воспоминания. В деталях восстановленное веселье. Когда мы зашли, началась драка. Половой умолял посетителей выйти на улицу, кажется, угрожал позвать стражу. Ни голосов, ни звуков. Немые крики, смех. Разбитая посуда и кровь на лицах довольных артистов. Звуки в комнатах вообще оказались редкостью, и чаще всего это были зацикленные отрывки песен или однообразные мелодии. Бывало, что, кроме них, в комнате вообще ничего обнаруживалось – пустое пространство, по которому гуляли эхо, переливы, отзвуки. Мы так и шли – от одной двери к другой, путешествовали по воспоминаниям, снам и надеждам Теора. Чаще всего передо мной открывались маленькие комнаты, в которых по центру лежал лишь один предмет: книга, какое-то блюдо или акробатический снаряд. Но встречались и просторные залы, полные жизни: гумна, трактиры, подворья, целые арены с затененными рядами беззвучных зрителей. Иногда за дверью клокотал водопад, а к порогу устремлялась настоящая река. Были звездные ночи, жатные поля. Улыбки, боль, силуэты девушек. В одной из комнат под синим пологом плакала женщина. Темно-коричневая мебель, завешенное тканью зеркало. Едва открыв дверь, я почувствовал холодную, пронизывающую тоску и липкий привкус долгих слез. – Леана, – прошептала Теор. – Твоя мама? – Да. Не определенный день, не конкретная минута, а что-то обобщенное, искаженное. Такой мать жила в сознании Теора. Молодая женщина, сидевшая в свободной саффе, которую она могла бы позволить себе только в спальне, перед маленьким сыном или мужем. Полупрозрачная лиловая ткань, теплая кожа. Судя по рукам и телу, Леане было лет двадцать. Но лицо… Лицо было старушечье, обезображенное седыми клоками волос, глубоким шрамом на губе. Хмельные обрюзгшие глаза, а в пустой улыбке – гниль грязных зубов. |