Книга GATACA, или Проект "Феникс", страница 87 – Франк Тилье

– Только поспокойнее, ладно? Постарайся не делать чересчур поспешных выводов, лучше продолжай. Пожалуйста.

– Хорошо. Значит, восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый годы… Встречи нашей троицы продолжаются, Тернэ замыкается в себе, становится скрытным и загадочным. Люди с ипподрома, одну за другой, передают Тернэ кассеты. Та, копия которой у нас, «Феникс номер один», была первой.

– Зачем они передают Тернэ кассеты?

– Чтобы познакомить его со своими открытиями? Чтобы поставить его в известность о том, что есть некий… некая программа научных исследований? Какой-то чудовищный проект, в котором и он мог бы принять участие? «Феникс номер один» стал как… как бы предисловием… Из него должно было родиться что-то еще.

– А как эти трое познакомились?

Люси ответила, ни на секунду не задумавшись:

– Ну, это-то ясно. Тернэ был известным врачом, известным ученым, потому они к нему и пришли.

– Ага, очень вероятно. Давай дальше.

– Год восемьдесят шестой. Развод, переезд Тернэ в Реймс. Там он немедленно выходит на беременную женщину по имени Аманда Потье и становится ее лечащим врачом. Январь восемьдесят седьмого. Он принимает у Аманды роды, на свет появляется Грегори Царно, а сама Аманда умирает. Плацента Аманды не похожа на обычную для страдающих преэклампсией женщин: слишком много кровеносных сосудов, плацента буквально опутана сосудами. Тернэ берет у ребенка кровь на анализ. В крови скрывается ДНК, а в ДНК скрывается какая-то тайна. Феникс?

– Минутку-минутку… Хм, а что? Может, и так.

– Девяностый год. Тернэ возвращается в Париж, устраивается работать в Нейи. А дальше я почти ничего не знаю.

– Тем, что дальше, занимаются ребята из уголовки. Встречаются с коллегами Тернэ, с его друзьями, знакомыми. Увы, никакой информации об этом у нас нет, да и не будет.

– Ладно, пока не сильно-то она нам и нужна. Поехали дальше.

Шарко кивнул и приступил к отчету:

– Теперь – что у меня? Две тысячи шестой – год публикации книги «Ключ к замку». Написать эту книгу Тернэ помогает молодой аутист, и, между прочим, там нет о нем даже упоминания. Тернэ упрятывает в своей книге семь генетических профилей. Царно, Ламбер и еще пятеро, которые, по-видимому, должны обладать теми же, что и эти двое, характеристиками. – Комиссар несколько секунд помолчал, потом добавил: – Все семеро наверняка высокие, крепкие, совсем молодые. Все левши, и у всех непереносимость лактозы. Все, думаю, временами впадают в ярость, проявляют невероятную жестокость. Если Тернэ не принимал всех как акушер, то должен был, по крайней мере, знать их с детства. Как ты считаешь, почему у семи разных людей могут быть такие похожие качества?

– Манипуляции с генетикой? – предположила Люси. – Семерых будущих матерей чем-то, неизвестно чем, «лечили» во время беременности так, что им самим не было об этом известно? Аманда Потье и Тернэ были близкими друзьями. Он наблюдал ее как врач, она была одинокой и разочарованной в жизни, и он запросто мог пичкать ее, чем только пожелает. Ну и почему бы ему не поступать так же с другими беременными? Ему самому или еще какому-то врачу… Из тех, с кем Тернэ встречался на конференциях, посвященных преэклампсии, или работая над докладами. Или, например, из тех, кто, как и он, увлекался евгеникой? Мы же знаем, что он проповедовал свои идеи везде, где только мог. И адепты этого учения вполне могли сгруппироваться, образовать нечто вроде секты.

Шарко снова кивнул:

– За исключением секты, все вроде срастается.

– Угу. Когда вот так вот сравниваешь пересекающиеся линии расследования, сразу видно, что это работает, можно подвести кое-какие итоги. Возможно, Тернэ и не принимал всех семерых, но в любом случае он был знаком с их матерями. Он или те два типа, которые знали ровно столько же, сколько он сам. Или больше.

Шарко согласился: опять все срослось.

– Еще что-нибудь есть?

– Есть. И не такая уж незначительная подробность. Год две тысячи десятый. Кража кроманьонца и расшифровки его генома в Лионе.

Комиссар снова взял в руки снимки. Потом два отложил и стал вглядываться в тот, на котором был изображен доисторический человек, лежащий на столе.

– Верно. Каков истинный мотив этой кражи? Мы пока над этим основательно не думали…

– Интересно, когда мы могли об этом подумать? А кроме того, нам раньше не с чем было этот факт сопоставить. А сейчас как раз и настало время, тем более что нас посетило вдохновение.

Люси достала фотографии, сделанные в Лионе, в Европейском институте функциональной геномики, положила их на стол рядом с фотографией мумии в рамке.

– Вот, смотри, как было совершено преступление тридцать тысяч лет назад: кроманьонец-левша, возрастом наверняка от двадцати до тридцати лет, убил троих неандертальцев ударами гарпуна. Тернэ украл кроманьонца, потом сфотографировал его и вывесил у себя в «музее».

Шарко внимательно всматривался в фотографии, то в одну, то в другую.

– Я все думаю, а куда же он саму мумию-то дел?

– А скажи, тебе ничего не напоминает эта сцена доисторического преступления? – спросила Люси.

– Почти в точности – то, что я видел сегодня у Ламберов.

– И то, что Царно сделал с Кларой год назад.

Комиссар помолчал, размышляя, потом сказал, как бы ставя точку:

– Такая же необъяснимая ярость. И жестокость в чистом виде. Они будто с цепи срываются.

Люси согласилась.

– А еще понятно, что в ту пору никакого Тернэ там и близко не было и он не принимал родов у матери кроманьонца.

Они обменялись улыбками, и Люси продолжила:

– Вернемся в наше время и подумаем о семи генетических профилях из книги Тернэ. По какой-то причине, нам пока неизвестной, Тернэ в восьмидесятых годах занимался группой детей, имевших некоторые общие генетические характеристики, в том числе – пресловутую непереносимость лактозы. Кроме того, сейчас уже ясно, что все дети должны были отличаться предрасположенностью к насилию и стать убийцами, когда вырастут. В то время ученый интересовался составом их крови и их ДНК, видимо пытаясь найти там нечто особенное.

Шарко проглотил суши с семгой.

– Мифический ген жестокости?

– Нам уже известно, что его не существует.

– Это нам сегодня известно. А Тернэ в восьмидесятых вполне мог верить, что ген жестокости существует. Да и вспомни: когда заходит речь об этих людях, всякий раз говорится о практически внезапных, необъяснимых и ничем не оправданных вспышках ярости. Логично возникает вопрос о гене жестокости, разве нет?

Люси несколько секунд молча смотрела на комиссара.

– М-да, честно говоря, теперь уже не знаю, что на это ответить, – вздохнула она наконец. – Но давай все-таки буду рассуждать дальше, ладно? Представь себе, как доктор услышал о том, что на леднике обнаружили пещеру, услышал – или прочел – об убийстве, совершенном тридцать тысяч лет назад. Представь себе, как, узнав об этом, он прикинул: а вдруг то, что я искал, или диагностировал, или сам спровоцировал у семерых детей, так вот – что, если это самое присутствует в генах кроманьонца, который жил в доисторические времена? Если это было дано кроманьонцу от природы? Дальше – опять-таки возможно – он по приказу людей с ипподрома или по собственной воле вступает в контакт с ученым из лионского центра, дает время специалистам описать геном кроманьонца и в подходящий момент организует кражу всего вместе, не оставляя следов! – Люси подняла вверх указательный палец, глаза ее блестели. – А теперь представь себе, насколько важен этот геном для Тернэ. До сих пор у него были только сходные в чем-то генетические профили семерых детей, а теперь он обладает полным описанием молекулы ДНК их предка, жившего много тысяч лет назад. Предка, который убил целую семью и который отлично вписывается в рамки темы его, Тернэ, основной работы.