Книга Бич Божий, страница 42 – Уильям Дитрих

Мальчик заморгал и как будто оцепенел, когда к нему обратился Аттила.

— Я... я... доверяю, король. — Крикс мучительно подыскивал слова. — Я горжусь им.

Он засиял от радости.

Аттила снова кивнул и поднялся.

— У тебя доброе сердце, малыш. Мне кажется, что твоя душа невинна. — Он моргнул и добавил: — Чего не скажешь о старших.

Аттила обвёл нас тёмными глазами, словно проникнув в наши души и выбрав для каждого разную судьбу. Внезапно мы поняли: что-то сорвалось и пошло совсем не так.

— И это очень, очень плохо, — зарокотал деспот. — Знай, что твой отец предал тебя и ты поплатишься за его грехи. Тебя будут пытать.

Я едва не задохнулся. Такое чувство, будто в зале больше не осталось воздуха. Максимин застыл с разинутым ртом, не будучи в силах произнести хоть слово. Бигилас побледнел. А я ещё больше растерялся. О каком предательстве сказал сейчас король? Бедный Крикс, похоже, не мог ничего уразуметь.

— Мы выпустим из тебя кишки, скрутим их, точно пряжу, и скормим их моим свиньям, — спокойно, без эмоций принялся описывать Аттила. — Мы отрубим тебе все пальцы на руках и ногах и сварим их. Но отрежем не сразу, а один за другим, чтобы ты знал, как это больно, когда мы возьмёмся за следующий палец. А затем отрежем тебе нос, сдерём кожу со щёк, вырвем зубы — по одному в час, натянем кольцо из колючей ежевики на твой маленький член и сдавим его, пока он не покраснеет...

Крикс затрясся от страха.

— Что это за сумасшествие? — проворчал сенатор — Почему вы угрожаете ребёнку?

— Да, мы это сделаем, — не ответив ему, продолжал Аттила — И мои жёны будут смеяться над твоими воплями, юный Крикс, если только твой отец не проявит благородства по примеру сына. Где же твои честь и доблесть, переводчик?

Король в упор посмотрел на Бигиласа.

— Ч-честь и доблесть? — запинаясь, переспросил тот, и я заметил, как охранники, осторожно ступая, приблизились к нам и взяли в кольцо. — Каган, как вы можете...

— Мы это сделаем, — Аттила повысил голос, походивший ныне на низкие раскаты грома, — если переводчик не признается, для чего он привёз из Константинополя пятьдесят фунтов золота.

Мы, остальные римляне, с недоумением повернулись к Бигиласу. О чём говорил Аттила? Переводчик был потрясён, словно врач сообщил ему о неизлечимой болезни, и я испугался, что он вот-вот потеряет сознание и рухнет на пол.

Аттила перевёл взгляд на гуннов.

— Он ведь привёз пятьдесят фунтов, не так ли, Эдеко?

Полководец кивнул.

— Как мы договорились в доме Хризафия, каган. Мы успели обыскать его седельные сумки, нашли мешки и принесли их во дворец. Сейчас ты увидишь это доказательство.

Он громко хлопнул в ладоши, и в зал вошли два военачальника, чуть согнувшись под тяжестью своей ноши. Они направились к трону Аттилы, разрезали мешки стальными кинжалами и высыпали груды жёлтого металла. Монеты покатились к ногам короля.

Мальчик в ужасе вращал глазами. Я ощутил запах его мочи.

— Эдеко, тебе известно, для чего предназначено это золото, разве не так?

— Да, известно, мой каган.

— Тут какое-то чудовищное недоразумение, — попытался вступиться Максимин и посмотрел на Бигиласа, ожидая разъяснений. — Перед вами ещё один подарок нашего императора и знак его...

— Молчать!

Приказ был неотвратим, как удар топора. Он эхом разнёсся по залу, поглотив прочие звуки, и нас всех покинуло мужество. В какую безумную переделку я угодил! И что нам теперь делать?

— Мы должны выслушать лишь одного человека, — продолжал Аттила. — Он ещё может спасти своего сына, не разглагольствуя о доблести, а проявив её.

Бигилас со страхом и ненавистью взглянул на Эдеко. Предатель оказался предан. До переводчика наконец дошло, что Эдеко вовсе не собирался выполнять своё обещание и убивать Аттилу. А золото было всего лишь ловушкой. Бигилас упал на колени.

— Умоляю вас, мой сын ничего не знал.

— О чём не знал твой сын, переводчик?

Бигилас жалко потупил голову.

— Хризафий поручил мне эту миссию. Я привёз деньги для подкупа Эдеко. Чтобы он вас уничтожил.

Максимина как будто ранило ударом длинного германского меча. Он зашатался, попятился, и его лицо исказилось от боли. Ему стало ясно, что наша миссия провалилась. Как мог этот предатель, первый министр, ни словом не обмолвиться ему о заговоре? Гордого сенатора превратили в глупца и посмешище! Хуже того, его карьера, должно быть, завершилась и на всех его планах можно поставить крест.

— То есть убил бы меня, — уточнил Аттила, — выбрав подходящий момент: во сне, за едой или когда я справляю нужду. Когда я беззащитен, уязвим и не жду нападения из-за угла. И кого же вы решили подкупить? Моего самого верного полководца?

— Я только повиновался воле моего хозяина, — пролепетал Бигилас. — Во всём виноват Хризафий! Каждый в Константинополе знает, что он — злобный евнух. А эти невежды не причастны к заговору! Клянусь вам! Я привёз моего сына и вместе с ним — золото...

Внезапно он круто развернулся и чуть не набросился на Эдеко, яростно воскликнув:

— Ты дал слово, что будешь с нами заодно! Ты обещал мне его уничтожить!

— Я ничего не обещал. Ты услышал то, что хотел услышать.

Переводчик расплакался.

— Я был просто орудием, а мой сын ни о чём не ведал. Прошу вас, убейте меня, если так должно случиться, но пощадите мальчика. Вы же сами сказали, что его душа невинна.

Аттила задумался. В зале воцарилась тишина. Недолгое молчание показалось нам, римлянам, затянувшимся на несколько часов. Наконец он вновь проговорил:

— Убить тебя! Как будто твоему хозяину есть до этого дело? Как будто он не отправит сюда ещё сотню идиотов и не составит новые заговоры? Особенно если ему взбрело в голову, что один из моих генералов — глупец, способный ему поверить? Нет, я не стану тратить время на твоё убийство, переводчик. Я пошлю тебя пешком назад, в Константинополь. А этот мешок повесят на твою костлявую шею, но в нём будет не золото, а песок и щебень. Ты почувствуешь вес каждого фунта, когда сотрёшь ноги в кровь на пыльной дороге. Потом мои гонцы спросят Хризафия, знаком ли ему этот мешок, и он ответит, что знаком, а не то ты умрёшь. Ты скажешь Хризафию, что встречался с десятью тысячами гуннов, но не нашёл среди них ни одного, кто был бы готов поднять руку на великого Аттилу ради всего золота в мире. Вот что должна понять ваша империя.

Бигилас уже не плакал, а горько рыдал.

— А мой сын?

— Если он настолько глуп, что захочет вернуться с тобой, то пусть возвращается. Я не буду его здесь держать. Но надеюсь, что он поймёт, кто ты такой, станет тебя презирать и отыщет себе хорошего наставника. Возможно, он когда-нибудь сбежит от продажного отца и станет жить здесь — чистой жизнью гуннов.