Книга Великий государь, страница 30 – Александр Антонов

Потом к Филарету приходила Катерина и рассказала, как они уломали Гермогена дать согласие звать на престол Владислава и как патриарх отторг от верховодства князя Дмитрия Мезецкого и отдал предпочтение князю Василию Голицыну. Катерине бы попечаловаться вместе с Филаретом, потому как сия весть его не радовала, но привела в уныние. Ан нет, она была весела и беззаботна. Филарет рассердился:

— Не доводи меня до греха, дочь моя, зачем нечистую силу тешишь, а меня в тоску вгоняешь?!

— Слушай, владыко, — с улыбкой заговорила Катерина, — и прости меня, грешную, что дерзить тебе вздумала. Да любо мне тебя сердить. Потому без сутаны тебя хочу видеть, Фёдором назову, Федяшей, на утехи способным.

— Окстись, дочь моя, — осеняя крестом Катерину и пятясь от неё, воскликнул Филарет.

— Да уж не проси, не отступлюсь. Люб ты мне, как в молодости. Да и старости в тебе нет, есть сила богатырская, есть желание и тоска по близости. — И вовсе вплотную подошла Катерина к Филарету, в глаза ему заглянула, заиграла своими, обжигающими, разум затуманила Филарету, огонь в груди зажгла.

И Филарет поддался её чарам, в блаженном тумане взял её за руку, приник к ней губами да и повёл свою возлюбленную в глубину своих палат.

— Голубушка, разрушу, разрушаю стену, кою воздвиг меж нами. Возьму на душу грех, ежели сие грех, приголублюсь к тебе. Да Бог простит прегрешение.

— И не сомневайся, любый, нет в том греха. Мы идём с тобой на прощальный пир, мы прольём с тобой слёзы расставания, потому как долгие годы не свидимся. Так угодно судьбе. Сказано святейшим, ты уйдёшь главою великого посольства.

Всё это и многое другое Катерина говорила уже в опочивальне, на ложе, греша и молясь о прощении греха.

А Филарет в эту ночь благодарил Всевышнего за то, что послал к нему несравненную и самую прекрасную женщину, за то, что не погасил в его сердце любовь к ней, за то, что испытал блаженство, кое будет питать его дух долгие годы грядущих страданий.

Катерина ушла из палат Романовых только ранним утром. Дворецкий проводил её глухим путём через сад к Москве-реке. На прощание Катерина подарила ему перстень и попросила:

— Ты уж, батюшка, сохрани нашу тайну. Да больше нам с Фёдором Никитичем не суждено свидеться.

По пути в патриаршие палаты Катерина вымаливала прощение у законного супруга, который был в сей час в дороге к Смоленску. Шёл туда, чтобы проникнуть в осаждённый город, передать архиепископу Смоленскому грамоту Гермогена, чтобы подняться на стены в ряды защитников и простоять на них до исходного часа.

Филарет в это время стоял на коленях перед иконостасом и молился, прося прощения у Всевышнего, у Сильвестра и ругал самого себя за греховодство. Разум его пробудился от наваждения, и он счёл, что по священному писанию должен строго наказать себя. Но знал он и другое: сей грех был искуплен за многие годы отлучения от жены, от любимой женщины. Он был пострижен в монахи вопреки его вольнолюбивой натуре. И всё же Филарет изгонял из себя беса. Он велел жарко натопить баню и ушёл бороться с соблазнителем. И пока парился, нещадно избивал себя голиком, а не веником, обливал ледяной водой. И как показалось Филарету, бес был изгнан. Но душевное умиротворение осталось, и ночь накануне Успения Пресвятой Богородицы запомнится ему на всю оставшуюся жизнь.

Семнадцатого августа, после долгого затворничества, Филарет вышел из палат и пешком отправился на Девичье поле, куда стекались москвитяне и где, знал Филарет, назовут ноне имя нового царя. Всматриваясь в лица москвитян, Филарет не видел в них ни радости по столь важному событию, ни неприязни, отторгающей иноземца. Похоже, что россияне устали от всякой борьбы, от выражения каких-либо чувств и были ко всему равнодушны. Так оно и было.

Когда на возвышении в центре Девичьего поля появились бояре, князья, дворяне, священнослужители и князь Василий Голицын при общей тишине прочитал договор с польской державой о том, что россияне зовут на престол королевича Владислава, народ встретил это полным молчанием. Но вот князь Голицын прочитал особые условия:

— Мы заявляем, что прежде чем вступить в царствование, королевич Владислав должен исполнить нашу волю и принять русскую православную веру, креститься по нашему обычаю. Без оного ему не быть царём.

И над полем впервые прокатился гул одобрения.

— Мы требуем, чтобы все польские войска покинули русские земли, — нёс слово россиянам князь Голицын.

И только теперь россияне вышли из состояния равнодушия, над полем стоял неумолчный гул, прорывались выкрики: «Долой ляхов!»

Но в этот день никто в России ещё не ведал о коварных замыслах польского короля Сигизмунда. А Жигмонду, как его нарекли россияне, уже самому захотелось немедленно овладеть троном и побыть в роли государя великой державы. Всё это россияне узнают потом, а пока смирились с волею вельмож и присягнули на верность будущему царю Владиславу.

Странно, однако. Филарет не испытывал от всего, что увидел и услышал, никакого волнения. Он больше взирал на чистое небо и молился Всевышнему, просил его не допустить на престол России чуждого духу россиян царя.

Через несколько дней в Москву съехались выборные от многих областей державы. Всех их пригласили в Успенский собор. Туда же позвали Филарета.

Сошлись, чтобы утвердить волю народа. Митрополит был свободен от какого-либо угнетения духа. И причиной его спокойствия было предсказание ясновидицы Катерины. Он верил ей без сомнений. А она сказала, что вся суета вокруг Владислава — напрасная маята. Видела она на престоле России лик юного россиянина.

И потому стоя в огромной толпе, заполонившей Успенский собор, Филарет думал и беспокоился не о том, что вершилось в соборе, а о своём сыне Михаиле, как он там пребывает в тайных местах Костромской земли.

Но вот в Успенском соборе началось то главное событие, ради которого собрались выборные от всей земли. На амвоне, в торжественном одеянии появился патриарх Гермоген, и наступила тишина. На клиросах тихо запели певчие. И сам патриарх прочитал благодарственную молитву. Выглядел Гермоген усталым, словно долгое время пребывал в тяжёлом борении, да так оно и было. Голос его, обычно мощный, звучал вяло и тонко. После молитвословия Гермоген вдохнул в себя новые силы и начал говорить чётко, громко, выделяя каждое слово.

— Братья во Христе, православные россияне, церковь наша готова надеть венец на избираемого вами королевича Владислава, ежели он отречётся от католичества и примет православную веру. Посему благословляю вас на посольский поход в польскую землю. Да скажете королю Жигмонду, чтобы отпустил своего сына в Москву и наказал принять нашу веру. Идите, люди, от всей земли русской, но не посрамите её!

Этот наказ россиянам прозвучал строго и убедительно. И голос Гермогена был полон властной силы. Высказав будущим послам всё, что должно им совершить, благословил:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

И снова на клиросе послышалось пение. В него включились певчие в самом храме, и оно звучало мощно, торжественно, словно гимн.