Онлайн книга «Порода. The breed»
|
Погрузка и рассаживание занимают время. Вурлаков сквозь зубы отдает приказания. А Ричард отводит меня в сторону. Я прислоняюсь к стене. Она холодная. Шумят турбины, и видно, как, опираясь на прозрачный воздух, приземляются и взлетают серебристые сигары с крыльями. — I knew it, Anna. I just somehow knew it, all the way. That is the reason I could seem to you too sure… Too simple, probably. I tried to assure myself it was possible — but I really knew it could not be. I suffered so… I tried to hope — until the last moment. Well, that is that. It’s me who is to blame, not you, dearest. I quite understand. So you should not worry much. Be happy here — or try to be… My wild Russian love, my dream, my elf… I hoped it would somehow come true. Somehow… Well, it hasn’t. Anyway…We shall hunt together, shan’t we? [166] Прижимаясь лопатками к холодной стене, я заставляю себя внимательно слушать. Беспощадна женщина, влюбленная в другого. Да, неловко, да, стыдно, — не более. Только бы скорее отделаться. Скорее бы они все уехали. Вот и завтра еще целый день… А эта охота — какое счастье, какое веселье — если б только без них… Валентину еще можно было бы взять, да и то… Кстати, где она? Нет, надо сосредоточиться. Вдруг да получится, как говорит Ричард? Чем черт не шутит? Божественный профиль Беаты четко впечатан в рамку окна ее красного «гольфа». И Ричард послушно, безучастно садится рядом. Все по плану. Лишнее такси с багажом пристраивается в хвост двум нашим машинам. Впереди на белом жигуле Варлаков. За ним рулит Валентина. Ричард молча смотрит перед собой. Мэй, щебеча и наслаждаясь, курит свои «Silk Cut». Гуманитарную помощь русским борзым от Кеннел-клуба решили завезти сразу в питомник: в мою квартиру она бы не влезла. За черными прутьями кованых ворот, под темной листвой рябин с почти вызревшей ягодой взлаивали и подскуливали борзые, перебирая ногами, как балерины. Все вышли, и, пока не подоспели Тариковы помощники, — а они никогда не отличались особой расторопностью, — мы наблюдали и балет борзых, и танец англичан по эту сторону забора. Ритуальные пляски сопровождались возгласами восторга и буйной жестикуляцией. Мэй выступала в роли первопроходца и поясняла, где какие собаки, называя клички. С той зимы она все помнила четко — что ж, глаз заводчика! Пока выгружали помощь, отпирали и запирали ворота, Ричард тихо стоял у забора, глядя сквозь прутья в глубь сада. Вечерело. Солнце не торопясь скатывалось за биофак по нежному золотисто-розовому небу, и в недвижном воздухе разливалась неизъяснимая сладость. В тишине время от времени падало с дерева яблоко. Над вершинами дендрария пронесся тетеревятник. Наступал час его охоты на ворон. Скоро сумерки. Краем глаза я видела, как к Ричарду подходит Валентина. Вот они вместе идут к машине, и Беата, кажется, снова сажает его на переднее сиденье. Да! И занимает водительское кресло. Что ж, пора и мне проститься с райским садом — до утра. До завтра. На рассвете русские борзятники соединятся тут с английскими, отсюда охота выедет в поля. Я повернулась к машине. За спиной гулко стукнуло об асфальт упавшее яблоко. Дверь в квартиру распахнул Тарик — чистый и благостный. Его мощный торс обтягивала новая майка, нежно-голубая, словно конверт новорожденного мужского пола. Майка была коротковата, и Тариэл Варламыч все одергивал край, с непомерной силой зажимая его между громадными пальцами. — Привет, — сказала я. — А где Сиверков? — Э-э-э… — отвечал Тарик. — М-м-м… — Где Сиверков?? — Он это… Он, Анюта, за пивом пошел. За пивом мужик вышел, понимаешь? — Тарь, не шути. Я серьезно спрашиваю. — Ну я и отвечаю. За пивом. — И Тарик, смущаясь своего роста и веса, снова потянул книзу подол голубой майки, но Мэй уже повисла у него на шее. — Ну-ну, — успокаивал он, — ну, здравствуй, здравствуй… Мэй сама взялась знакомить его со всеми, Валентина стала рассаживать гостей, а я быстро прошла в другую комнату. Туда, где у окна стоял мой диван. Пахло медом и осенью. На туркменском ковре у стены лежало яблоко. На письменном столе белели листы бумаги, темнела горка ключей. Записки не было. За моей спиной скрипнула дверь. Я обернулась. На пороге стоял Вурлаков. Его рот растягивала улыбка, приятная, как оскал вскрытой консервной банки. — Ну чтэ-э-э? — донеслось от двери. — Где сам-то? — Не понимаю, о ком ты, — сказала я. — Хочешь яблоко? На! — Не надо, не угрызу, — ответствовал чудо-дрессировщик. — Я зубы делаю. У меня щас зелени — завались. — Поздравляю. — Что не спросишь — откуда? Неинтересно? — Интересно, зачем тебе тогда Пат. И Гриб. — Да так. Денег мало не бывает. А воще-то я занят. — Не сомневаюсь. — Вот это правильно. И не сомневайся. Слыхала, что ль? — Что? — Что я теперь у одного мужика собачку личную дрессирую? Для дома, для семьи? — Нет. — А у кого, знаешь? Сказать? — Не обязательно. — Я двинулась к двери. Пора было к гостям. — У акулы так называемого бизнеса? Или так называемого пера? Или, может, так называемого экрана? — Вурлаков загораживал проход, и я остановилась. — Не-а, — обрадовался Валера, и консервная банка разинулась еще шире, — не угадала! Забирай выше! — Ну, куда уж выше? — Совсем, совсем высоко. Но пока по Москве, правда. А потом — чем черт не шутит? — Ну что, депутата охмурил? — Сказал — забирай выше, — рассердился Вурлаков. — Кто у нас по Москве главный? — Nomina sunt odiosa [167], - сказала я, чтобы отвязаться. — Еще раз поздравляю. Может, зубы доделаешь. — Зубы, — ухмыльнулся Валера, и глаза его из-под валика надбровных дуг сверкнули. — Зубы! Скажешь тоже! Мне землю под кинологический центр в Лосинке выделяют. Я вообще скоро главным в Москве по собакам буду. Вот когда все попадают-то! Я вздохнула. Ах, давно ли в кухне у меня было писано: «Группа русских ученых…»! — Анюта, поди, что скажу, — позвал из-за двери Тарик. — Ну? — я миновала Валеру, выскочила в коридор и захлопнула дрессировщика в комнате. — Ну! |