Книга Скажи, что ты моя, страница 9 – Элизабет Нуребэк

Она знает.

Никаких сомнений быть не может. Она знает. Но видит ли она по мне, что я все поняла? Догадывается ли, что я знаю, кто она? А если да – понимает ли, что я разоблачила ее тщательно продуманную игру?

Изабелла: Он был для меня всем. Поэтому я испытала такой шок, когда узнала, что он на самом деле мне не отец.

Момент истины близок. Сейчас все прояснится. Очень скоро все узнают, почему она здесь.

Арвид: То есть в смысле – как это? Ты думала, что он твой биологический отец?

Изабелла: Да. Но на самом деле он усыновил меня, когда сошелся с мамой. Своего настоящего отца я не знаю…

Усыновление? Рассказывала ли она об этом при нашей первой встрече? Не помню. Кто та женщина, которую она называет мамой? Это действительно ее мама? Ее биологическая мать?

Беседа продолжается, но я уже не могу сосредоточиться на том, что говорят участники группы. Кажется, время остановилось. Или оно бежит быстрее, чем когда-либо.

– Стелла? Спасибо за сегодняшнюю встречу?

Я вздрагиваю, вижу насмешливый взгляд Пьера и перевожу взгляд на настенные часы. 14.33. Часы у меня на руке показывают то же самое. Опасаясь, что голос изменит мне, я молча киваю всем и встаю.

Я отдаю себе отчет в том, как странно вела себя. Не следила за временем, сидела с отсутствующим видом, задавала прямые вопросы Изабелле – внешне без всякого повода.

Обычно я беру слово только в крайнем случае, когда разговор заходит в тупик или чтобы помочь кому-то развить свою мысль. Не так, как сегодня. И не до такой степени неуклюже.

Соня выскакивает первая, остальные устремляются за ней. У меня тоже есть привычка сразу же покидать зал. Но сегодня я замираю на стуле, не в силах тронуться с места. Чувствую неприятный запах у себя изо рта. Под мышками у меня круги пота – надеюсь, это незаметно.

Я не свожу глаз с Изабеллы.

Она берет свою сумку и чуть кивает, вскидывая ее на плечо. Поворачивается так, что хвост у нее на затылке отлетает в сторону.

Правое ухо у нее остроконечное и едва заметно длиннее, чем второе. На свете есть только два человека с такими ушами.

Правое ухо у нее в точности такое же, как у Даниэля и Марии.

От этой мысли в животе у меня все сжимается. Снова подступает дурнота.

Я слышу голос Даниэля – настолько отчетливо, словно он здесь, в этом зале: «Да, у меня одно ухо как у эльфа – ты что, собираешься дразнить меня? Это просто означает, что я наполню твою жизнь волшебством, Стелла!»

– Изабелла! – окликаю я.

– Да? – откликается она.

Мне хочется сказать ей, что я ждала этого дня больше двадцати лет. Я хочу шагнуть к ней, обнять и больше никогда не отпускать.

– Спасибо, что ты пришла, – шепчу я. Это все, что мне удается из себя выдавить.

Изабелла улыбается. На щеках проступают ямочки. Она уходит.

Она ушла.

Я опускаюсь на стул, закрываю глаза и сжимаю в кулак трясущиеся руки.

Я похоронила тебя.

Мы стояли у памятного камня на церковном кладбище. Плакали и прощались с тобой.

Но я все равно продолжала искать. Я высматривала тебя среди незнакомых лиц в толпе, искала твое лицо в автобусе, в электричке и среди прохожих на улице. Год за годом.

Надеялась. Желала. Ждала.

Однажды ты должна была вернуться.

Но потом я перестала. Перестала надеяться, перестала желать. Мне пришлось идти дальше. Либо так, либо пойти за тобой. Исчезнуть. Я решила жить дальше. Ради себя самой, ради сына. Разве я была не права?

Не понимаю, почему ты делаешь вид, что мы чужие.

Ты хочешь понять, что я за человек?

Проверяешь, раскаиваюсь ли я?

Мучает ли меня чувство вины?

Ненавидишь меня, как я сама ненавижу себя?

Хочешь наказать меня? Заставить меня испытать боль?

Я ее уже испытываю.

Боль от потери тебя никогда меня не отпускает. Боль заставляет меня помнить – она часть меня, как и ты.

Что ты хочешь узнать, что от меня услышать?

Я могу сказать только одно слово. Прости.

Прости, Алиса.

Керстин

Я положила телефон на стол и стала на него смотреть. Я ждала, что он зазвонит. Изабелла редко берет трубку, когда я ей звоню. И не перезванивает. Как несправедливо так со мной поступать. После всех долгих лет, после всего, что я для нее сделала. Я делала все, что могла. Выше головы не прыгнешь. Я тоже человек.

Я поднялась, подошла к кофеварке, стоящей на столешнице, протянула руку за чашкой в шкафу, но чистых чашек не осталось. Заглянула в раковину. С тех пор, как испортилась посудомоечная машина, раковина всегда переполнена.

Ханс живо бы все починил. Ханс Карлссон умел все. Но его нет рядом, я осталась одна.

От раковины плохо пахло. Грязные тарелки, грязные стаканы, чашки и приборы. Все лежало вперемешку. Надо бы помыть посуду. Но у меня не было сил. Какая тоска – готовить только себе и самой есть. Проще сделать себе бутерброд и выпить кофе. Да и кому мешает гора немытой посуды? Дома только я одна.

Засучив рукава, я помыла одну чашку. Налила себе кофе, положила два куска сахара и потянулась за третьим, но тут в ушах зазвучал укоряющий голос Ханса: «Не увлекайся, Керстин!» Он всегда ругал меня за третий кусок сахара.

Как это возможно, что его больше нет? Правда, он на двенадцать лет старше меня, но ведь пятьдесят девять лет – не возраст. И он вел здоровый образ жизни. Не курил, позволял себе только одну чашку кофе в день, выпивал очень умеренно, следил за весом. Видимо, это не имело никакого смысла. Он умер от инсульта.

Назло ему я положила третий кусок сахара и пошла с чашкой в библиотеку – так Ханс называл маленькую комнатку за кухней. Отхлебнув глоточек, я оглядела полки, набитые книгами. Его книги, самые разные. Сама я редко читаю. Не понимаю, в чем кайф. Сидеть и переноситься мыслями в иной мир, слышать в голове слова, которые не ты сам придумал. Нет уж, спасибо. Лучше я посмотрю телевизор. Какой-нибудь забавный милый фильм или сериал. И пусть будет немного романтики, но никаких постельных сцен. Хотя это сейчас почти неизбежно. Только включишь ящик – тебе сразу же наготу показывают.

Не слишком ли тут мрачные стены? Да уж, мрачноваты. Когда мы делали ремонт в этой комнате, мне казалось, что коричневый цвет такой красивый, так успокаивает. Может быть, пришла пора что-то в доме переделать?

Я сама себя обманываю, это совершенно очевидно. Потому что это никогда не осуществится, я прекрасно понимаю. Теперь на эти стены смотрю только я, не стоит из-за этого трудиться.

С тех пор, как умер Ханс и уехала в город Изабелла, дом стал таким пустым и тихим. Часы с маятником тикают на стене: тик-так, тик-так, тик-так. Однако время остановилось и, кажется, не движется вперед ни на миллиметр. Этот звук стал невыносимым.