Онлайн книга «Водоворот. Запальник. Малак»
|
И очень многие из них носили белые линзы. * * * Медкабина оказалась размером чуть ли не с каюту на станции «Биб». – Незначительная нехватка кальция и остаточной серы, – отрапортовала она. – Повышенное содержание серотонина и адренокортикоидных гормонов; повышенный уровень тромбоцитов и антител в связи с физической травмой средней тяжести, произошедшей около трех недель назад. Угрозы для жизни нет. Кларк потерла плечо. Сейчас то болело, только если ткнуть. Даже синяки на лице почти сошли. – Аномально высокий уровень клеточных метаболитов. – Биомедицинские детали мелькали на главном экране. – Угнетение лактата. Ваш базальный уровень обмена веществ необычайно высок. Это не представляет непосредственной опасности, но со временем может привести к износу органов тела и значительно снизить продолжительность жизни. Синтез РНК и серотонина… – Есть какие-то заболевания? – Кларк перешла к сути. – Уровень патогенов в пределах нормы. Вы хотите провести дополнительные тесты? – Да. – Лени сняла с крючка ЯМРТ-шлем и надела на голову. – Проведи сканирование мозга. – У вас есть какие-то особенные симптомы? – Да… галлюцинации. Только зрительные… ни слуховых, ни обонятельных – ничего такого. Как картинка в картинке, я по-прежнему вижу реальность по краям, но… Кабина ждала продолжения. Наконец, так и не дождавшись, принялась тихо жужжать про себя. На экране начал вращаться яркий трехмерный силуэт человека, постепенно приобретавший окраску. – У вас проблемы с формированием социальных связей, – заметила машина. – Что? С чего ты решила? – У вас хронический недостаток окситоцина. Это излечимое расстройство. Я могу назначить… – Забудь, – ответила Лени. «С каких пор особенности личности стали ”излечимым расстройством”?» – У вас наблюдается чрезмерно активная выработка дофамина. Вы принимаете опиоиды или усилители эндорфина более двух раз в неделю? – Да забудь ты об этом. Просто ответь мне про галлюцинации. Кабина замолчала. Кларк закрыла глаза. «Только этого не хватало. Чтобы какая-то треклятая машина подсчитывала молекулы моих мазохистских наклонностей…» Бип. Кларк открыла глаза. На экране в основаниях полушарий головного мозга зажглась россыпь фиолетовых звездочек. По центру пульсировала крохотная красная точка. «Аномалия» – зажглась надпись в углу экрана. – Что? Что это? – Обрабатываю. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Внизу выскочила надпись: «Поле Бродмана 19 (ЯЗЗА)» [24]. Снова послышался писк. Показалась еще одна мигающая красная точка, теперь чуть спереди. «Поле Бродмана 37». – Что это за красные пятна? – спросила Кларк. – Эти отделы мозга отвечают за зрение, – ответила кабина. – Могу я опустить щиток шлема, чтобы осмотреть глаза? – Я ношу линзы. – Роговичные накладки не помешают сканированию. Могу я приступить? – Давай. Щиток скользнул вниз. Сеть из крохотных бугорков пунктиром расчертила его внутреннюю поверхность. Гул машины глубоко отдавался в черепе Лени. Она начала считать про себя. Прошло двадцать две секунды, прежде чем щиток вернулся на место. Сразу после надписи о 37-м поле Бродмана появилась следующая: Обл. желт. пятна НОРМ [25]». Жужжание стихло. – Вы можете снять шлем, – объявила машина. – Каков ваш хронологический возраст? – Тридцать два. – Она повесила шлем на крючок. – Претерпевало ли ваше визуальное окружение значительные изменения в период от восьми до шестнадцати недель назад? Целый год, проведенный в светоусиленных сумерках источника Чэннера. Путь на сушу ползком, вслепую по дну Тихого океана. А потом неожиданно яркое небо… – Да. Возможно. – В вашей семье были зафиксированы случаи инсультов или эмболий? – Я… Я не знаю. – Умирал ли недавно кто-то из ваших близких? – Что? – Умирал ли недавно кто-то из ваших близких? Лени стиснула зубы. – У меня недавно умерли все близкие мне люди. – Менялось ли за последние два месяца давление окружающей вас среды? К примеру, находились ли вы на орбитальной станции или в негерметичном воздушном судне? Совершали ли вы погружения на глубину более двадцати метров? – Да. Совершала. – Во время дайвинга вы проходили декомпрессионные процедуры? – Нет. – Какова была максимальная глубина, на которую вы погружались, и сколько вы там пробыли? Кларк улыбнулась: – Три тысячи четыреста метров. Один год. Кабина на секунду замолкла, но потом продолжила: – Люди не могут пережить подъем с такой глубины без декомпрессии. Какова была максимальная глубина, на которую вы погружались, и сколько вы там пробыли? – Мне не нужна декомпрессия, – пустилась в объяснения Лени. – Во время погружения я не дышу, все обеспечивали электри… «Минуту…» Она сказала, декомпрессии не было. Разумеется, зачем? Пусть те, кто бултыхаются на поверхности, дышат из громоздких баллонов с кислородом, рискуя словить азотное опьянение или кессонную болезнь, если им случится залезть глубже положенного. Пускай они мучаются от кошмаров, в которых взрываются легкие и глаза, тускнея, превращаются в гроздья мясистых пузырей. У рифтеров был иммунитет к подобным неприятностям. Внутри станции Лени дышала, словно находясь на уровне моря, а снаружи не дышала вообще. Не считая одного раза, когда ее буквально скинули с неба. В тот день «Рыба-бабочка» медленно опускалась сквозь темный спектр вод, из зеленого в синий, а потом и в бессветный мрак, истекая воздухом из тысячи порезов. С каждым метром океан все больше проникал внутрь подлодки, сжимая атмосферу в единственном пузыре с высоким давлением. |