Онлайн книга «Лейтенант Магу. Раскаленная пустыня»
|
Ну, хоть что-то начало проясняться. – Где он? – начал терять терпение Алекс. – В лазарете, господин лейтенант. Офицер решительно направился к месту расположения полковой медицины, солдат не без труда поспевал за ним. По дороге к лазарету в голову лейтенанта начали лезть нехорошие мысли. Вряд ли раненый из солдат, а среди местных у него был только один знакомый. Алекс постепенно начал ускорять шаг. За ним, придерживая сползающую с плеча винтовку, трусил солдат. Едва войдя в лазарет и встретив полкового эскулапа, офицер понял, что опоздал. – Я могу на него взглянуть? – Конечно. Пойдемте лейтенант. Труп уже успели убрать, он лежал на полу в какой-то крохотной каморке с узким окошком, приспособленной под морг. Шохада Алекс узнал не сразу. И дело было не только в недостатке света и в том, что смерть меняет облик людей. – Что с ним? – Его били, – пояснил врач, – точнее, пытали. И тот, кто это сделал, явно знал, как это делается. Потом его ударили ножом в печень и бросили умирать, но он прожил дольше, чем они рассчитывали. Утром похолодало, он и пришел в себя. Выполз на дорогу, буквально под ноги нашему патрулю. Наши хотели его дострелить, чтобы не мучился, но он назвал ваше имя. Вот его сюда и принесли. И верблюд караванщика куда-то пропал. Лейтенант отодвинул отворот заляпанного грязью и кровью халата, потом поднялся на ноги, шагнул к двери и высунул голову в коридор. – Эй, рядовой! Ко мне, бегом! – Я здесь, господин лейтенант! – Быстро в казарму первой роты. Поднимешь унтер-офицеров Фелонова и Ивасова, затем с ними сюда. – Слушаюсь, господин лейтенант! – Да, пусть оружие возьмут. Спасти караванщика уже нельзя, но можно отомстить. – Доктор, он что-нибудь еще успел сказать? – Да, все время повторял: «Им нужен солнечный свет». И еще что-то по-своему. – Солнечный свет? – Солнечный свет, – подтвердил врач, – и на бред это было не похоже. Знать бы еще, что это означает. Ладно, потом. Для начала Алекс решил осмотреть место, где нашли Шохада, и поискать, где его пытали. – Что с ним дальше делать, лейтенант? Надо бы его родственникам сообщить. – Нет у него родственников. Да если бы и были… Не возражаете, если он некоторое время полежит тут, хотя бы до обеда. – Пусть лежит, – пожал плечами эскулап, – но я бы на вашем месте не затягивал, днем в этой каморке жуткая духота. Попрощавшись с доктором, офицер вышел наружу, глотнул утреннего воздуха. Местное строение уже начало пропитываться ничем неистребимыми запахами руоссийского полкового лазарета. А вот и господа унтер-офицеры спешат. Фелонов даже тесак нацепил. По счастью, оба унтера похмельем не маялись, а потому соображали быстро. Разъяснив подчиненным ситуацию, лейтенант пресек попытку унтеров посмотреть на Шохада. – Успеете еще попрощаться, есть более срочное дело. Рядовой, ты был в патруле, который его обнаружил? – Так точно, господин лейтенант! – Место показать сможешь? – Так точно, господин лейтенант! – Тогда веди. Спустя четверть часа они были на месте обнаружения караванщика. Лейтенант носком сапога разгреб дорожную пыль, в которой виднелись темные комки. Унтеры «обнюхали» окружающую местность, солдатик неловко толкался около офицера, ожидая, когда все закончится и его отпустят в казарму отсыпаться. – Ну что? – Вот здесь его бросили под забор, отсюда он выполз на середину улицы. – Больше никаких следов? Фелонов отрицательно покачал головой. – Остальное наши своими сапожищами затоптали. Похоже, на эту улицу караванщика привезли или принесли, знать бы еще откуда. Но били и пытали его где-то неподалеку, ночью ворота в Верхний город закрыты и охраняются руоссийскими солдатами, потому его и бросили здесь. Для очистки совести вытащили хозяев ближайших домов, но объясниться с ними толком не удалось. Все только бородами качали и руки разводили – ничего не видели, ничего не слышали. Между тем солнце успело взобраться довольно высоко и начало основательно припекать. Лейтенант стянул с головы фуражку, стер со лба пот. – К черту! Ничего мы здесь не узнаем. Пошли обратно. – А как же Шохад? – Без знания языка и местных реалий мы ничего не сможем. Пошли. Унылая процессия потянулась обратно в расположение полка. Только замыкавший ее рядовой был доволен завершением следствия по делу об убийстве караванщика Шохада. – Ваша милость, подайте немощному старцу. Скрипучий старческий голос вырвал Алекса из глубокой задумчивости. Лейтенант резко остановился и повернулся к шеренге грязных, вонючих нищих, примостившихся в тени стены какого-то здания. Увидев, что офицер остановился, ближайшие попрошайки дружно протянули к нему свои грязные грабли. Кто из них? – Подайте, ваша милость… Такой же прокопченный солнцем, как и все остальные, выцветшие старческие глаза, жидкая седая бороденка, драные лохмотья, прикрывающие набор обтянутых кожей костей. А вот форма носа, разрез глаз… – Фелонов! – Я, господин лейтенант! – Возьмите этого… Я сказал взять, а не схватить! Унтеры тут же умерили служебное рвение. – Накормить, отмыть… – до лейтенантского носа добралась источаемая нищим вонь. – Нет, сначала отмыть, потом накормить и привести ко мне. – Слушаюсь, господин лейтенант! – И халат какой-нибудь найдите. Через два часа отмытый, сытый и ошарашенный внезапной переменой в своем существовании старик предстал перед офицером. – Как тебя зовут? – Камал, ваша милость. – А по-руоссийски? – Не помню, ваша милость, я здесь с малолетства. – Прекрати называть меня «милостью». Сколько лет ты в Гохаре? – Да разве упомнишь, ваша ми… Почти всю жизнь. Алекс обратил внимание, что у старика с правой стороны все зубы на месте, а слева зияет большая прореха. – А чем ты в Гохаре занимался? – Мальцом у городского кади, это судья местный, в доме прислуживал. Как подрос, хозяин хотел меня евнухом сделать и в гарем продать. Я, как узнал, сразу сбежал. – Долго бегал? – Два дня, ваша… Потом поймали. – Били? – Само собой, – нищий машинально коснулся левой щеки, – чуть не убили. После этого в гарем-то я уже не годен был, так кади меня баю в аул продал. Лет тридцать в поле работал. Потом средний сын бая при дворе эмира большим человеком стал, в Верхнем городе дом купил. Вот меня туда слугой и определили. А как сил у меня совсем не осталось, так меня за ворота и выставили. С тех пор подаянием и живу. Лет пять уже, а может, шесть. |