Книга Ироническая трилогия, страница 36 – Леонид Зорин

В последнее время он был невменяем. Не так давно оформилось сборище, этакий элитарный клуб, в котором московские златоусты оттачивали языки и предлагали наперебой свои проекты расцвета отечества. Не знаю как, но отцу удалось проникнуть на вече свободолюбцев, где пенилось вольное русское слово. Отец возвращался оттуда в угаре, молитвенно твердя имена новых мыслителей и профетов. Сейчас он пребывал в эйфории от дамы по фамилии Веникова. Однажды он позвонил поздно ночью. Он просто захлебывался от возбуждения.

– Сегодня я познакомился с ней, – крикнул он после первой же фразы.

– Искренне радуюсь за тебя. Но и сочувствую Вере Антоновне.

– Ну, у тебя одно на уме. Послушал бы, как она нынче выступила. С таким подъемом, с таким огнем. Просто невероятная женщина. Такая яркость и сила мысли! Действительно светлая голова. Я выразил ей свое восхищение. Слово за слово, и что же ты думаешь?

– Секунду. Ты взял у нее телефон?

– Уймись наконец. Она тебя знает! Когда выяснилось, что я твой отец, она буквально затрепетала. Просила тебе передать привет.

– Как зовут ее?

– Арина Семеновна.

– Ну, разумеется. Где же ей быть? Эпоха нашла ее и затребовала.

– Ох и умна, – повторил отец.

– Да, этого у нее не отнимешь, – я громко зевнул.

Отец встревожился.

– Ты, верно, лег? Извини, пожалуйста. Надо было дождаться утра.

– Не страшно. Я тебя понимаю.

Вздыхая, я погасил ночник. И чем она его проняла? А впрочем, лишь расхожие мысли и, кстати, лишь расхожие фразы имеют влияние на умы. Поскольку наши умы – ленивы.

Дня через два она позвонила.

– Белан, это ты? Говорит Арина. Свела знакомство с твоим отцом.

– Я знаю. Он от тебя в восторге.

– Он – необыкновенно живой, мобильный, мыслящий человек.

– Что и говорить…

– Ну а ты? Не киснешь?

– Держу себя в рукавицах.

– Женился? (Я внутренне напружинился. Такие вопросы всегда – прелюдия.)

– Представь себе, еще не собрался.

– Не можешь меня забыть? (Начинается.)

– Естественно.

– Ой ли? (Опять это «ой ли»? Вот уж истинно – пронесла через жизнь.)

Вслух сказал:

– В этом нет ничего удивительного.

– Белан! А ведь надо бы повидаться. (Ну да. Только этого не хватало.)

Я спросил ее:

– Как твой контрабасист?

– Мы расстались. Я уходила к Курляндскому.

– В самом деле? Кто же это такой?

– Белан! Ты что – газет не читаешь? (Вот горе. Ну откуда мне знать?)

– Прости. А что про него написали?

Она призвала меня к порядку.

– Белан! Он – Курляндский. Он пишет сам.

– Ах, вот что. Действительно, я отличаюсь. Постой, а почему же ты – Веникова?

– А я ушла от Курляндского к Веникову.

– Черт побери. За тобой не угонишься.

– Еще бы! Ты это должен знать. (Внимание. Опасное место. Возможен лирический поворот.)

– А Веников тоже где-нибудь пишет?

– Он – архитектор. И – не последний.

– Опять я дал маху. И что ж он возводит?

Она вздохнула, потом сказала:

– Сейчас для него – не лучшее время. Всюду – такая неразбериха.

– Во всяком случае, ты довольна?

– Более-менее. Он, разумеется, хотел бы, чтоб я сидела дома.

– Еще чего! – я возмутился. – Стоило уходить от Курляндского!

Она озабоченно проговорила:

– Курляндский, в сущности, очень с ним схож. Тоже не мог понять – в наше время мыслящий деятельный человек не смеет остаться в стороне. Ты видишь, как помудрел народ? Как он социально отзывчив?

Я с чувством заверил ее, что вижу. Она сказала, что хочет встретиться. Я понял, что нужно скорее слинять из разгоряченной столицы. Не зря учил меня Мельхиоров: спрятаться – это цель, а не средство. Если б я мог ему позвонить, услышать его хрипловатый голос: «Здравствуй, сикамбр!» Но в нашей юдоли этого больше уже не будет. Бедняга! И двух недель он не пожил в своей автономной конуре, казавшейся ему царским чертогом. Всякий раз когда я об этом думал, я чувствовал, как некто безжалостный, искусный мастер пыточных дел, проводит прямо по сердцу бритвой.

Августа я ждал с нетерпением. Я сильно устал. Душой, а не телом. Мне плохо удавалось укрыться от девяносто первого года, хотя я старался ему показать, что не хочу с ним иметь отношений. И все-таки он меня доставал. С первого дня своего воцарения год разговаривал на басах, и в этом угрожающем тоне слышалась сдавленная истерика. С первого дня сотрясалась почва. И вот она заходила в Вильнюсе, и вот уже вздыбилась в Баку. Сначала лилась армянская кровь, потом – азербайджанская кровь, а чем одна от другой отличалась, пусть населению объясняют авторы заказных откровений.

Бездарный конец семьи единой! Я вспомнил тропическую Асмик. Где она? Где ее юный Лятиф? Навряд ли я узнаю о нем, о его страстном друге Панахе и уж тем более, – о Менашире.

Охотней всего я б уехал в Юрмалу, в которой когда-то увидел Ярмилу, но Латвия уже стала недружественной и, в сущности, закордонной страной. Поэтому – в один день с Горбачевым – я отправился на полуостров Крым. Но он – вместе с Раисой Максимовной – в Форос, а я в одиночку – в Мисхор.

Август не обманул ожиданий. Почти девятнадцать оранжевых дней истомы и неги, без всякой печати. История дала передышку. И вдруг за сутки она спрессовалась, ускорила свои обороты, и сразу же хрустнули на весь мир косточки трех московских мальчиков, попавших под ее колесо. Столица вошла в Мисхор, словно танк, и все стало шатким, почти что призрачным – и запах моря, и свет луны, бегущий золотистой полоской по смуглой черноморской волне, и крутолобая сибирячка, приехавшая в Крым из Инты с надеждой отмерзнуть и оттянуться.

В конце августа я вернулся в Москву. То было своеобразное время – знакомые люди не столько ходили, сколько порхали, даже парили. Лица приобрели выражение новой значительности – в ней ощущалась сопричастность к небывалым событиям, второму великому перелому. Даже в глазах, помутневших от старости, можно было легко прочесть пьяную юношескую восторженность. Отец меня обнял и сообщил, что может теперь умереть спокойно. Павел Антонович, уже не похожий на загнанного в угол оленя, выразил стойкую уверенность, что та седмица – начало эры истинно мыслящих людей. Розалия Карловна, всегда молчаливая, была непривычно оживлена и больше не выглядела жертвой, смирившейся со своею долей. Вера Антоновна резюмировала общее настроение родственников: похоже, что наконец страна находит настоящего лидера.