Книга Ироническая трилогия, страница 44 – Леонид Зорин

– Имею в виду, что прежде чем стать украшением нового славянства, Валентин Матвеевич трудился в органах. При этом не за страх, а за совесть. Такой уж характер. Русский кристалл.

– И ты привел его к нам? – произнес Богушевич грозным шепотом.

– Черт знает что, – сказал и Випер. – О чем ты думал?..

Но Арина остудила их гнев:

– Думать надо прежде всего о журнале.

– Браво, женщина! – Я кивнул одобрительно. – Истинно мужской интеллект. Не то что эти трагики в брюках с их ложноклассической декламацией. Я уж не говорю о том, что Бесфамильный не меньше прочих имеет право на покаяние. Дайте Бесфамильному шанс.

– Вадим прав, – негромко сказала Рена.

Я с чувством поцеловал ее руку. Можно было только представить, как бы они оба взвились, если бы я им рассказал, какой персональный интерес они вызывали у мецената в далекие шестидесятые годы.

Випер наморщил свое чело. Я понял, что являюсь свидетелем мощного творческого процесса. Наконец он одарил нас экспромтом:

– Страна прошла немалый путь. От Колчака до Собчака. Теперь пора и отдохнуть Под теплым крылышком ЧК.

Арина, сочась материнской гордостью, взъерошила кудри озорника. Так она отдавала должное моцартианским шалостям мужа.

– Ну, Випер, – сказал я, – разодолжил. Вечно молодое перо.

– Совсем молодое, – кивнул Богушевич. – В постмодернисты примут с восторгом.

Випер покраснел и набычился. Чтобы не дать разгореться искре, я быстро сказал:

– Борис, ты не прав. Отнюдь не жанр и не объем определяют место в поэзии. Сошлюсь на нашего Мельхиорова. Его поэтическое наследие и вовсе состоит из двух строк, но это не умаляет их ценности. Однажды после четвертой рюмки он сообщил их мне между делом. И что же? Я их запомнил навек. Послушайте, что сотворил наш учитель: «Как хорошо сбежать от мира в мистический уют сортира». Лучшего я не читал в своей жизни. И тем не менее, милый Саня, стоит прислушаться и к Богушевичу. В твои годы пора подумать об эпосе.

Випер небрежно пожал плечами.

– Не делай этих телодвижений, – сказал я мягко, – это серьезно. Если б я так владел стихом, я создал бы что-нибудь гармоническое. Могу подарить тебе сюжет о некоем страннике Данииле. Кто-то мне о нем рассказал, а кто, не помню, не в этом суть. В самом начале этого века, когда повеяло керосином и появились песни о птичках – о буревестнике и о соколе, – он упаковал свои вещи, выехал из пределов отечества и весь свой срок на земле пространствовал. Причем не из любви к путешествиям. Просто-напросто ему не везло. Стоило ему где-то устроиться, там почему-то вдруг начинался подъем общественного сознания. При первых же признаках энтузиазма он сразу укладывал чемоданы. Ты только подумай, какого героя дарю я твоему вдохновению! Сменил биографию на географию. Всю жизнь хотел убежать от века, а век все время его догонял. Эпос двадцатого столетия. Название «Даниилиада».

Випер скептически усмехнулся. Богушевич высокомерно сказал:

– Есть другое название. «Гимн дезертиру».

Я возразил:

– Мое – величественней. К тому же, когда человек дезертирует из лагеря или из психушки, можно назвать его по-другому.

– Я собрал чемоданы, вернулся сюда «при первых признаках энтузиазма», – сказал Богушевич, – как раз для того, чтобы покончить с психушкой и лагерем.

– Борис, – поспешно сказала Арина, – Белан не хотел тебя уязвить.

Я подтвердил:

– Наоборот. Я восхищаюсь его отвагой.

– Знаю я, как ты мной восхищаешься, – непримиримо сказал Богушевич. – Но я должен делать и буду делать то, что считаю необходимым. Нужно, чтобы те самые люди, которых принято называть населением, начали бы и правильно мыслить, и правильно чувствовать.

Я присвистнул.

– Работенка на десять тысяч лет, как выражаются китайцы.

– И все-таки начинать надо снизу.

– Вполне марксистская установка, – я поощрительно кивнул. – Однако лишь в сумасшедшем доме начинают мыть лестницу с нижней ступеньки.

– Я тебя понял, – сказал Борис с весьма драматическим подтекстом.

– Что ты понял? – нервно спросила Арина.

– Он хочет сказать, – возвестил Богушевич, – что вся моя жизнь была бессмысленной.

Я не успел ему возразить. Меня опередила Арина:

– Рена, уберем со стола.

Пока они уносили тарелки, Богушевич медленно закипал. Наконец он осведомился:

– Значит, я чокнутый?

О Господи! Я безнадежно вздохнул:

– При чем тут личности? Сам понимаешь – перекушали политических блюд, настал благородный период отрыжки. Я уважаю энтузиастов, и все же мне бы хотелось понять: нужно было красавице Вере Фигнер провести четверть века в каменной клетке, чтобы сегодня все либералы оплакивали государя императора и каменную десницу Столыпина?

– Все новые друзья Богушевича! – непримиримо выкрикнул Випер. – Сплошь просвещенные патриоты!

– Нет даже смысла тебе возражать, – презрительно отозвался Борис. – Ты ради красного словца не постыдишься плюнуть в историю.

Випер обиженно засопел и, как обычно, уставился в стену.

Я тихо спросил:

– Когда вы уйметесь? Борис, ты безумствуешь, как двоеперстец. А ты, Санюля, тоже хорош. Веди себя более благодушно. И перестань донимать Богушевича какими-то новыми друзьями. Новых друзей больше не будет. Мы уже старые мудаки. И очень скоро нам всем песец.

Я утомленно прикрыл глаза. Меня вдруг одолела усталость. Сквозь набежавшую дремоту я слушал, как спорят Борис и Саня. Теперь они звонко скрестили копья по поводу Государственной думы. Я вдруг увидел почти во сне губернский город в начале века, за ужином в либеральном доме собралась местная интеллигенция. А украшение стола – только что избранный депутат. Уже успел побывать в Петербурге, делится свежими новостями, рассказывает о Витте, о Муромцеве и об интригах придворной партии. И все его завороженно слушают, полны надежд и верят в подъем общественной мысли, общественной совести. А где-то в углу и мой Даниил. Он ясновидчески видит их будущее – война мировая, война гражданская, а там и совсем пути разбегаются, кому – эмиграция, кому – лагеря. Аминь. На каком они нынче небе, все эти многомудрые головы, эти визитки и сюртуки? Вот и опять заседает Дума, опять на слуху имена депутатов. А что впереди? Кто его знает? Возможно – кровь, а возможно – мор. Как ведомо, у России – свой путь.

– Согласен, – донесся голос Бориса. – Все верно: размахивают флагами. Старые несчастные люди. Но размахивать вместо флагов жульем – лучше? Достойнее? Только честно.

– А честно играть в популистские игры? – яростно домогался Випер.

Кажется, я и впрямь вздремнул. Вот что значит – лишняя рюмка. Надо помнить: не мое это дело. Пора и домой. Я стал прощаться. Рена меня проводила в прихожую. Она озабоченно сказала: