Онлайн книга «Ироническая трилогия»
|
Он посмотрел на собеседника, словно ожидал возражений. Но тот его ненавидел молча. Поэтому Долгошеин продолжил: – Поверьте, господин Коваленко, что я забочусь не о себе. Всякая шкурность мне отвратительна. Но жизнь моя переменилась. Когда-то я был только ученый, теперь я еще политический деятель. Моя репутация принадлежит не столько мне, сколько движению, чьи интересы я представляю. Я сделал драматический выбор, но сделал этот выбор сознательно. Мой друг Грандиевский не понимал, что, в сущности, я принес себя в жертву. Я – не из тайных корыстолюбцев. Кто спорит, в политическом мире встречаются нечистоплотные люди. Я мог бы много чего рассказать, если б не корпоративная этика и страх испортить вам аппетит. Но, если думаешь о России, тут уж, конечно, не до чистоплюйства. – Вы хотите участвовать в нашей работе не словом, а делом? – спросил Гвидон. – Ах, так? В лоб? Прямо? Ну что ж, тем лучше. Вы правы, я говорил с Полуактовым. Искренность, абсолютная искренность. Готов и открыт для диалога. Скажу вам больше: если я вижу, как принципы превращаются в догмы, в пустые, окаменелые догмы, то я не стану за них цепляться. Мне не впервые идти на жертвы, и я способен на них идти. 7 «О, этот скрежет эпилога! Планета, подобно Левиафану, бьется, колотится, содрогается между обоими полюсами, между влечением и пониманием. И, как обычно, ей бы хотелось все более ускорить движение, хотя ускорение означает лишь приближение к трагедии. Спасительный инстинкт ей подсказывает: лишь запредельное торможение, способное отключить сознание, может отсрочить этот исход, но страх анабиоза сильнее. Хочется прыгнуть в неизвестность, хотя в ней и нет ничего неизвестного. Эйнштейн недаром и не однажды напоминал о „пространстве-времени“ – их тянет вращение нашей планеты. Смешно разъединять времена, смешно разъединять и пространства, еще смешнее и самоубийственней разъединять их между собой. Осколки миров, останки светил красноречиво о том свидетельствуют. Но вы, озябшие головой, даже и увидев, не видите. Мистическая основа мира для вас беззвучна, как гул поэзии. В ваших руках решительно все теряет исходное назначение, и храмы превращаются в жертвенники. Чего ни коснетесь – там прах и пепел. А нам-то как быть, нам, партизанам, сознательно увидевшим жизнь как сумму интеллектуальных фрагментов? Мы ведь живем от набега к набегу. Поняли кожей: система мертвит, истина – в минуте догадки, правда и жизнь – в штрихе, в оттенке. Нам трудно смириться и отказаться от ежедневных усилий духа, даже осознав их опасность. С тех пор как моя футурософия с ее проскопическими способностями позволила мне увидеть прошлое не как причину, а как следствие, я понимаю: пора уняться. Когда созреваешь для децентрации, то обретаешь новое зрение. Можно ли тешить свое самолюбие, чтобы лишать остальных надежды? Стремно и стыдно. Остановись. Поэтому я обрываю работу. Фрагменты остаются фрагментами». Раздался требовательный звонок. Вдова перевернула страницу и отворила входную дверь. Увидев Гвидона, она протянула: – Явился младой уловитель душ. Он долго ходил с шапкой по кругу. – Очень обидно, – сказал Гвидон. – Я откусил бы себе язык, прежде чем попросить хоть копейку. – Звучит по-дворянски. Даже по-княжески. – Но если люди хотят способствовать изданию наследия Гранда, которого они почитают, я этим людям – не помеха. Хватать их за руки я не стану. Можете чернить меня дальше. – Откуда ты взялся, такой ранимый? – Оттуда, из-за горной гряды. Из-за хребта, который делит сердечный Юг и бездушный Север. – И много вас там, таких захребетников? – А все такие. Все – с тонкой кожей. Они неспешно прошли в кабинет. Гвидон со вздохом уселся в кресло. Вдова принесла ему кофе с крекером и сардонически произнесла: – Убого после твоих пиров, но иногда полезно вспомнить, как принимают гостей разночинцы. Славно тебя ублажил Полуактов? – Были в «Сирене». Я себя чувствовал, словно Садко на дне морском. Всюду аквариумы. И пираньи. Что за стеклом, что за столом. Сидят себе и двигают челюстями. – А что на столе? – спросила вдова. – Дары воды. Сельдь со слезой. Форель поэтическая, как девственница. Лосось. Вдова сказала: – Не слабо. Не пожалел бы гранта на Гранда – и не пришлось бы теперь вертеться. – Да, монстр шустр, – сказал Гвидон. Вдова презрительно уронила: – Какой он монстр? Так… глист в кишке. Обычная партийная жопа. – Еще состоит? – изумился Гвидон. – Не знаю, – отмахнулась вдова. – Где-нибудь точно состоит. Такие присоски не могут без крыши. А что Долгошеин? Он тебе – как? – Зеро. Сообщил, что он государственник. Водил меня в «Пекинскую утку». Меню смешанное: пельмени с креветками вместе с национальной идеей. Сначала он мне лепил горбатого с очень гражданственным надрывом, потом кололся до пупа. Я сам – просвещенный абсолютист, но тут потянуло на русскую вольницу. Хотя бы – на новгородское вече. – «Сирена» и «Пекинская утка». Недешево ты им обошелся. – Это еще только начало. – Жулики, – пробормотала вдова. – Все жулики. И ты в том числе. Все – скифы с жадными очами. – Благодарю вас. За скифа – в особенности. Вдова не ответила. Две желтые молнии вылетели из разгневанных глаз. – Оба они друг друга стоят. Оба работают в этом цирке. Долгошеин – печальник горя народного, а Полуактов – светильник разума. Беленький, чистенький, благоухающий. Как унитаз из магазина. – Сильно страдал, – сообщил Гвидон. – Нечем ему страдать, недоноску. Нет сердца – один сплошной желудок. То же самое – другой проходимец. Японский бог! Ядрена Матрена! Отказываешь себе во всем ради издания книги Гранда, а этот хряк глотает креветки. Иху мать! И от них зависел Гранд! Она еще несколько раз прогулялась по аллеям ненормативной лексики. – Это пойдет в последний раздел, – одобрительно произнес Гвидон. Пересказав ей обе беседы, он подчеркнул, что последний раздел лишает сна его сотрапезников. Они бы хотели увидеть издание без этой части наследия Гранда. – Какого хера? – взвилась вдова. – Они еще будут мне диктовать! Гвидон поразился, с какой быстротой она ухватила суть ситуации. – Я объяснил достаточно ясно, что все зависит от воли вдовы. Мое же твердое убеждение, что без последнего раздела книга потеряет в цене. Вдова внимательно посмотрела на координатора фонда. – Да, без него она обесцветится. Тем более его нет в природе. – Если в нем будет нужда – появится, – заверил Гвидон. – Сам сотворишь? Гвидон кивнул. |