Книга Картина маслом, страница 59 – Андрей Ильин

Тянем, тянем…

Он должен был указать им на самые ценные картины. Или… на те, которые были нужны. На заказные! Что если так?

Тогда, конечно, тогда без специалиста никак. Среди тысяч картин искать нужную — это надо каким следопытом быть? А работники точно знают, что и где висит. Они взяли заместителя директора, пошли, понесли, пронесли.

Куда? Как потом этот «мальчик» оказался целым и невредимым? Тут воспоминаний никаких. Тут пустота. Словно тряпкой стерли. Больше этого «мальчика» он не видел.

Но вывод очевиден: если они выбирали не просто дорогие картины, а нужные картины, тогда… Тогда выходит, что был заказ. И заместителя директора они дернули не случайно. А если сделать еще шаг? Если предположить, что…

Тогда надо выходить на заместителя директора, который точно знает, что заказывали, потому что сам ходил, выбирал и показывал. И по ассортименту можно попытаться вычислить заказчика. Или как минимум оперативно узнать, какие картины ушли в торбах по воде. Надо идти к специалисту. Другого пути нет. Ну, или он его не знает…

* * *

— Здравствуйте.

— Добрый вечер. Вы ко мне?

— Да, к вам. Я корреспондент одной уважаемой западной газеты. Вот моя визитная карточка.

Очень скромная визитка, но с хорошо узнаваемыми лейблом и реквизитами.

— Что вы хотели?

— Взять интервью относительно случившегося.

Заместитель директора чуть поморщился. Он не терпел бульварщину.

— Боюсь, я вряд ли смогу быть вам полезен. Все эти события…

— Но меня не интересуют подробности вашего, так сказать, пребывания в Эрмитаже. Я бы хотел взглянуть на эту тему шире, с точки зрения общечеловеческой ведь пострадали не только люди, но и произведения искусства. В чем-то это беспрецедентный случай.

— Да, к сожалению, это так. Мы и весь мир понесли невосполнимые потери. Погибли шедевры признанных мастеров, которые пережили нашу революцию и войну с бомбежками. А теперь погибли. Сгорели…

— Да, это серьезная утрата.

Оба покачали головами.

— Проходите, пожалуйста, в кабинет. Там будет удобнее.

Очень представительный, уверенный в себе дядечка. Халат, собачка на руках, благородные седины. Там, в зале, он был другим…

— Присаживайтесь… Чай, кофе?

— Нет, благодарю.

Чешет собачку по загривку, отчего та чуть ли не мурлычет. А ведь собака, а не кошка.

— О чем вы хотели меня спросить?

— О картинах. Я хотел бы понять, почему погибли именно эти полотна?

Быстрый, недоуменный взгляд.

— В смысле?

— Почему террористы выбрали именно эти картины? Заложники и ваши работники сказали мне, что бандиты водили вас по залам, чтобы вы указывали им, какие картины брать.

Улыбнулся печально:

— Не совсем так. Они требовали показать самые дорогие картины. Какие-то пришлось. Ну, потому что я не мог… поймите меня правильно. Они угрожали расправой и могли перепроверить у работников. Хотя всё же удалось подсунуть им что-то из вторички — так мы называем менее ценные или сомнительные картины.

— Можно полюбопытствовать, какие картины утрачены безвозвратно?

— Да, конечно. У меня есть каталог. Можем посмотреть. Вот эта… И эта… Эта… И эта, к сожалению, тоже. И эта, что совсем печально…

Что за чертовщина? Но эта картина тоже мелькнула там, в микроавтобусе, когда он выпотрошил несколько носилок. Вот эту он точно видел! А она числится среди утраченных. Он ничего не путает?

— Вы уверены, что эти картины сгорели?

— Увы, да. Их принесли в зал, где случился пожар.

Значит, сгорели… Но… оказались в носилках! Как такое может быть?

— Простите, но вот эта картина. Я знаю, я доподлинно знаю, что она уцелела.

— Эта? Может быть. Сейчас идет полная инвентаризация, и трудно сказать…

— Но ее же заложники видели в окне. Ничего не понимаю. Может, вы сможете объяснить, как картина, одна и та же, сгорела и… была спасена?

Задумался… Смотрит… А не блефануть ли с ним? Как в покере. Доказательств нет, есть только сомнения. А он… мутный какой-то.

— Давайте еще раз посмотрим. Вот эта картина. Она числится среди погибших. И среди спасенных.

— Откуда вы это знаете?

— Из надежных источников. Сейчас идет следствие. Кто-то подкинул часть картин в музей-усадьбу…

— Когда? Не может быть. Я ничего не слышал об этом.

— Конечно. Работники музея дали подписку о неразглашении в интересах следствия. Но я смог увидеть часть картин. Например, вот эту. Но про нее же мне рассказали заложники, которые видели, как ее впихивали в окно. Как такое может быть?

— Как? — растерянно повторил зам.

Может, дать ему подсказочку, чтобы он уцепился за нее? И потянуть…

— А что если предположить, что… сгорели копии? Потому что работники Эрмитажа пытались спасти подлинники. Может такое быть? Потому что других объяснений просто нет. Что вы на это скажете?

Сидит, соображает.

— Да, вы правы. Частью сгорели копии. Мы не всегда экспонируем в залах подлинники, потому что… сами понимаете. Не хочется рисковать шедеврами. Всегда находятся какие-нибудь психопаты, которые плещут в полотна кислотой или пытаются что-то в них подправить.

— То есть… вы подсунули террористам копии.

— Не все. Но сколько-то подсунул. Вы знаете, после всех этих ужасных событий, которые мне пришлось пережить… Извините. — Достал таблетки. Отсчитал их дрожащей рукой, сунул в рот. Но как-то уж слишком картинно.

— Можно самый последний вопрос?

— Ну, хорошо. Если последний.

— Вы ведь ходили с Османом, с главарем террористов. Почему он выбрал вас? Ведь там были другие работники Эрмитажа — в том числе реставраторы и искусствоведы, которые тоже в курсе… Но он пошел с вами. Именно с вами.

— Не знаю. Не могу сказать.

А если еще туману подпустить.

— И еще с вами был Магомед. Тот, который впоследствии застрелил Османа. Он спасся. И теперь под следствием. Так вот он показал, что вы общались с Османом довольно по-приятельски.

— А как я должен был с ним общаться? За глотку его брать, душить? Вряд ли бы у меня это получилось. Чего вы добиваетесь?

— Я не добиваюсь, я рассуждаю. А если предположить, если сделать такой допуск, что сгорели одни только копии. Только — они. А подлинники… Подлинники были частью спасены, а частью, как вы говорите, — утрачены… Но тут могут быть варианты. Скажем так — злоупотреблений. Ведь если свидетели, все, подтвердят, что картины сгорели, дотла, до пепла, тогда они— исчезнут. Второй раз. И окончательно. Потому что никакая экспертиза… Так как нечего предъявлять экспертам. И, как говорится, концы в воду. С некоторым нажимом на последнее слово.