Книга Девушка в голубом пальто, страница 25 – Моника Хессе

– Продолжай идти, – бормочу я Мине. Он не может знать наверняка, что мы его видели. Возможно, он говорит вовсе не с нами.

– Дамы! – повторяет он. – Позвольте мне взглянуть! Я только что узнал, что моя жена родила дочь! Позвольте посмотреть, что меня ждет!

Он направляется к нам с взволнованным видом. Нельзя, чтобы солдат увидел, что в коляске нет ребенка. Он попросит показать наши документы. И заберет нас обеих. Мина приведет их к малышке Регине. Ясли тщательно обыщут. Обычно мне приходится беспокоиться только о себе. Но когда работаешь вместе с кем-то, то отвечаешь за общую безопасность.

Мина непринужденно поправляет шарф. Я вижу, что таким образом она прикрывает желтую звезду Давида на пальто. Я сочиняю в уме историю. Ребенок заболел, и солдату не следует подходить: он может заразиться. Да, что-нибудь отвратительное, с рвотой.

Как ни странно, Мина улыбается.

– Поздравляю! – говорит она по-немецки приближающемуся солдату.

Ей бы следовало понимать, как опасно разгуливать с пустыми детскими колясками! Это может привлечь внимание к тем, кто работает в яслях. Когда немец подходит, она наклоняется над коляской и открывает сумку. Что у нее там? Ружье? Фальшивые документы? Почему я до сих пор не убежала?

Но в сумке – я не верю своим глазам – полно дров! Ветки деревьев, куски досок, щепки и даже скомканная бумага.

– К сожалению, у нас нет ребенка, – поясняет Мина. – Только растопка. Нам не хватает того, что мы получаем по карточкам. Однако примите мои поздравления.

– Очень плохо, – разочарованно тянет он.

Мы наблюдаем, как солдат удаляется. Его поздравляют прохожие, слышавшие наш разговор. Я обращаюсь к Мине только после того, как он оказывается вне пределов слышимости:

– Я всю дорогу несла эту сумку.

– Да.

– Ты знаешь, какая она тяжелая?

– Я много раз таскала ее сама. Ношу с собой одни и те же дрова месяцами. Но это срабатывает. Если меня остановят, то увидят, что я, как и все граждане Голландии, собираю дрова. В этом нет ничего противозаконного.

– Зачем?

– Зачем мы это делаем? Это объясняет, почему я разгуливаю с пустой детской коляской.

– Но тогда зачем вообще брать с собой коляску? – спрашиваю я. – Почему просто не отнести ребенка на вокзал?

– Потому что.

– Почему?

Мина смотрит на коляску и сразу же отводит взгляд. Кажется, она не хочет, чтобы я это заметила.

– Это не важно. Давай вернемся, – говорит она.

– Мина, в коляске что-то еще? – осведомляюсь я.

– Нет. С чего ты взяла?

Я ей не верю. Она столько раз останавливалась, чтобы поправить одеяльце Регины. Не могли же они все время сползать! Нет, тут что-то другое.

Прежде чем Мина успевает меня остановить, я наклоняюсь к коляске и шарю под сумкой с дровами. Наконец я нащупываю под тканью что-то твердое и квадратное. Похоже, там карман. Как же он открывается?

– Не надо! – просит Мина, утратив свою жизнерадостность.

– Что это?

– Пожалуйста, не надо. Я скажу тебе всё. Но если ты вынешь это здесь, нас могут убить.

Убить? И это говорит девушка, которая только что тайком протащила еврейского младенца по улицам оккупированного Амстердама?

– Что значит «всё»? Что в коляске? Оружие? Взрывчатка?

У Мины несчастный вид.

– Камера.

– Камера?

Мина понижает голос.

– Я прочитала в подпольной прессе о некоторых фотографах. Они делают снимки во время оккупации; впоследствии это будут документы. Когда война закончится, немцы не смогут солгать про то, что здесь вытворяли.

– Это группа? И ты в нее входишь?

Мина краснеет.

– Нет, все они профессионалы. Но многие фотографы – женщины. Они могут прятать камеры в сумочках. И когда они фотографируют, никто об этом не подозревает. Это и подало мне идею.

– А вместо сумочки ты использовала детскую коляску, – говорю я. – Но как же объектив?

– Я прорезаю крошечную дырочку спереди для объектива. Ее почти невозможно заметить. И теперь каждый раз, как я беру ребенка на прогулку, можно незаметно делать снимки. У меня на пленках вся война.

– И что же на этих снимках?

– Облавы. Солдаты. Евреи, которых сгоняют в театр. Люди, которых забирают из дома, тогда как соседи и не думают им помочь. Но я фотографирую и хорошее, – продолжает она. – Это кадры Сопротивления. Пусть люди знают, что некоторые из нас боролись. Фотографии убежищ, в которых прячутся onderduikers. А еще я делаю снимок каждого ребенка из Шоубурга. Это поможет воссоединению с семьей после войны.

– Сколько у тебя фотографий?

Это целый пласт Сопротивления, о котором я никогда не слышала. Нам запрещено фотографировать оккупантов. Но в любом случае очень трудно достать пленку. Это один из тех товаров, которые мне труднее всего раздобыть на черном рынке.

– Сотни, – отвечает Мина. – Я всегда просила дарить в день рождения только фотопленку. С тех пор как мне исполнилось восемь лет. У меня большой запас.

– А что думает по этому поводу Юдит?

Мина мрачнеет.

– Она не знает. И не говорите ей, пожалуйста. И ей, и Олли, и всем остальным. Они не поймут. Потому что они считают, что нужно рисковать только для того, чтобы спасти как можно больше жизней. Но я думаю, что эти фотографии тоже важны. Мне кажется, что таким образом я тоже помогаю.

Я не отвечаю. Да, что-то действительно может быть важным для тебя, даже если остальные так не считают. Именно так было со мной, когда я согласилась помочь фру Янссен. Но все же коллекция фотографий может навлечь опасность на всех.

– Я подумаю над этим. Пока что я не скажу Юдит.

Да и что бы я сказала? Целый день я неверно истолковывала то, что творилось у меня под носом. Все ключи были передо мной, но я их не замечала.

Юдит ждет нас в яслях.

– Все прошло хорошо?

– Прекрасно, – заверяет Мина. – Эти приемные родители – хорошие люди.

– Да, неплохие, – вздыхает Юдит. Она откидывает голову и трет затылок – наверное, очень устала. Ведь она работает в школе с раннего утра, а потом приходит сюда. Юдит смотрит на меня. – Для тебя новости. – Она ждет, пока Мина уйдет в палату, и проверяет, не слышно ли ее остальным девушкам. – Я беседовала с моим контактом. Он просмотрел документацию за последние три дня. Согласно записям, через театр не проходил никто по имени Мириам Родвелдт.

– Твой контакт уверен?

Она корчит гримасу.

– Нацисты требуют идеальных записей. Все, кто проходит через театр, имеют при себе документы.