Книга Свидетель с копытами, страница 51 – Далия Трускиновская

Загадочные лесные налетчики ушли от погони, и это вызвало у графа ярость: такого быть не могло, опытные егеря и загонщики не должны были упустить неприятеля!

– Возвращаемся к охотничьему домику, – изругав своих бойцов на все корки, сказал граф. – Может, по оставленным следам поймем, с кем имеем дело.

В домике никого не было – только тряпье, чтобы укрываться во сне. На площадке перед домом – погасший костер, чуть подальше – мертвое тело.

– Фрол, царствие ему небесное! – закричал обнаруживший тело Ивашка. И дальше было уже не до погонь. Срезали, затупив ножи, несколько березок, смастерили носилки – не везти же тело товарища поперек седла, кверху задом…

Затем егеря обшарили окрестности домика в поисках еще каких-то следов и нашли на краю непросохшей лужи отпечатки трех ног.

– Тут шел человек в сапогах, – сказал, опустившись на корточки, Кузьмич. – И при нем одноногий, гляньте – нога, а вместо другой палка. Есть такие, кому ногу ядром оторвало, выжил и научился палку к культе прилаживать. Я одного знал – он даже бегать мог.

– Стало быть, солдат… Одноногий – личность приметная. С него и начнем поиски, – решил Алехан. – Ивашка, ты вроде потолковее прочих, возьми с собой Митьку, поезжай по окрестным деревенькам. Пошли! А вы, дармоеды, поищите – может, кого-то из сукиных сынов все же подстрелили.

Потом граф, взяв с собой только Кузьмича, поскакал обратно в Остров. На его попечении были еще одно тело, от которого следовало наконец избавиться.

Дома он потребовал к себе узников – Николку с Марфуткой.

Смертельно перепуганных, их втолкнули в графский кабинет.

– Не бойтесь, бить не стану, – сказал граф. – И коли мне на все вопросы ответите – сегодня же отпущу. Ты, девка, вроде побойчее, ты первая отвечай. Все, что знаешь про госпожу Афанасьеву, докладывай, как на духу.

Марфутка задумалась.

– Ну, что, язык проглотила?

– Батюшка, не погуби! – взмолилась девка. – Когда барыня узнает, что я твоей милости про все донесла, со свету сживет!

– Не сживет. Говори, не бойся, она не узнает.

И Марфутка рассказала, как полковник Афанасьев привез к княгине Аграфену, какое условие поставила Марфутке с Николкой княгиня, как они честно стерегли пьянюшку, пока она не ухитрилась ночью вылезть в окно.

– Могла ли она с кем-то обменяться записочкой?

– Нет, батюшка, нет! Мы уж так ее стерегли! Барыня и в храм Божий пускать ее не велела. Она из своей комнаты не выходила, так там и сидела. А на задний двор никто чужой бы не пробрался – днем там люди, ночью псов спускают, – объяснила Марфутка, а Николка добавил:

– Псы у нас знатные, с какими покойный барин на медвежью охоту езжал.

– Но ведь она вылезла – и псы не брехали? Ангелы, что ли, ее из окошка вынесли и в мои дрожки уложили? Ну, думайте, как она могла в дрожки попасть.

Николка развел руками – такой здоровенный мордастый детина вряд ли был способен к мыслительным усилиям. А вот Марфутка сказала:

– Батюшка барин, а не за ней ли те господа приезжали? К нам гости были, просились переночевать, два барина, один страшнее черта, другой больной, да лакей, да кучер. Все потом толковали, что воры-де к усадьбе приглядывались, да ничего у них не вышло! А они, может, барынину дочку выкрасть хотели? Может, какой-то знак ей подали?

Расспросив о подробностях гостевания (Агафья на всю дворню растрезвонила, что эти люди лишь притворялись русскими, а промеж собой трещали по-немецки), граф велел узникам вспоминать, как гости выглядели, и даже сам записал приметы.

– Страшнее черта – это как же? На образах чертей зелеными и черными малюют – так что, он арапом был? – уточнил граф.

– Нет, не арапом, еще хуже. Харя плоская, глаза – щелки, нос – будто кулаком приплюснули, и на сторону глядит, – объяснила Марфутка.

– А плечистый, – добавил Николка. – С меня ростом будет.

Когда они уже ничего более не могли добавить к словесным портретам, граф сказал:

– Покойницу я вам отдам. Но чтоб про дрожки – никому ни слова. Сказывайте – графские люди, мол, в лесу подобрали уже мертвую. Поняли?

Марфутка и Николка переглянулись.

– Сейчас перед образами дайте слово молчать про дрожки! А вдруг проболтаетесь – из-под земли достану! – пригрозил граф.

Делать нечего – стоя перед образами на коленях, Марфутка с Николкой дали требуемое слово. И тогда граф велел запрягать вороных лошадей в старый просторный дормез. Туда уложили покойную Аграфену, усадили Николку и Марфутку, дали им в утешение целый рубль на двоих и отправили к княгине Чернецкой.

Княгиня все еще надеялась, что младшая дочка найдется. И вот – нашлась…

Марфутка страх как боялась допроса – она знала, что отвечать за двоих придется ей. А нужно было складно доложить, как вышло, что они с Николкой оказались в Острове, описать, как их повели смотреть найденное в лесу тело. До Острова не так уж далеко – княгиня непременно спросит, где они столько времени слонялись. По дороге Марфутка придумала описание своих странствий и научила Николку, что и как говорить. Было очень страшно – полковницу Афанасьеву не устерегли, княгиня может строго наказать, разлучить надолго.

Но обошлось.

Княгиня вышла во двор, где стоял старый графский дормез. Мужчины сняли с петель дверь ближайшего сарая, соорудили носилки, переложили на них непутевую Аграфену. Княгиня молчала, не говорила, куда нести, смотрела на мертвую дочь и громко вздыхала. Агафья стояла рядом, слева, вся напряглась в ожидании приказаний. Справа был Игнатьич. Он знал, что хозяйка не склонна падать в обморок, это привилегия молоденьких щеголих, немилосердно затянутых шнурованием. Но все же был наготове.

– Сделайте так, как надобно, – тихо сказала ключнице и лакею княгиня. – Глашка, ступай сюда…

Опираясь о плечо горничной, она пошла в дом.

В сущности, она давно уже и отпела, и похоронила свою младшую. Она знала – пьющая баба долго не проживет. Попытка запереть непутевую дочь была безнадежной – княгиня и сама понимала, что от пьянства этак не отвадишь, но другого способа вразумить не видела. Нужно было оплакать – но княгиня редко лила слезы, в последний раз – лет десять назад, когда умоляла Аграфену взяться за ум. Ну и поплакала немножко, хороня мужа, – куда меньше, чем в молодые годы, когда не вернулся с турецкой войны некий молодой офицер.

Игнатьич с Агафьей, посовещавшись тихонько, взяли власть в свои руки. Решили отпевать Аграфену в братеевском храме, послали туда верхового с запиской – предупредить батюшку. Записку сочинил Игнатьич – почерк у него был ужасающий, но писал он складно. Вызвали кухонных баб, поручили им обмыть тело. Агафья тихонько пробралась в уборную комнату княгини и взяла зимнее платье, которое княгиня уже лет пять не надевала, достаточно закрытое, темное и с длинными рукавами. Но, спустившись в просторный чулан, где бабы возились с телом, Агафья ахнула: