Книга Множественные ушибы, страница 27 – Саймон Бекетт

— Можно попробовать?

— Вы курите?

— Нет.

— Тогда лучше не начинать.

Я понимал, что говорю, как ханжа, но ничего не мог с собой поделать.

Греттен надула губы.

— Почему вы в плохом настроении?

— Устал. Выдался тяжелый день.

Она задумчиво наматывала на палец черные пряди лошадиной гривы.

— Сколько вы у нас пробудете? Пока не отремонтируете дом?

— Не знаю.

— Папа считает, что вы от чего-то скрываетесь.

— Ваш папа не может всего знать.

— Он знает больше вас. Я не уверена, что вы ему нравитесь. Но если вы будете добры со мной, замолвлю за вас словечко.

Я промолчал. И, надеясь, что она поймет намек и уйдет, убрал с матраса очередную майку. Из нее что-то выпало. Фотография.

— Кто это? — спросила Греттен.

— Так, никто.

Я хотел подобрать снимок, но она опередила меня и, поддразнивая, спрятала.

— А я думала, у вас нет подружки.

— Нет.

— Тогда зачем вы возите с собой ее фото?

— Все забываю выбросить.

— Значит, вам безразлично, что будет с этой карточкой? — Улыбаясь, Греттен схватила с матраса зажигалку и поднесла к снимку.

— Не надо! — Я протянул к ней руку.

Но Греттен увернулась и, не выпуская снимка и зажигалки, отскочила назад.

— А говорили, безразлично.

— Отдайте!

— Не отдам, пока не скажете, кто она. — Греттен щелкнула зажигалкой. — Только придется поспешить.

Я попробовал выхватить у нее фотографию, но она, торжествующе расхохотавшись, отдернула руку, и пламя коснулось уголка карточки. Глянцевая бумага вспыхнула желтым цветом. Греттен вскрикнула и выронила снимок. Я сбросил его с матраса и старался потушить, пока изображение чернело и съеживалось. Фотография горела, а чердак был полон сухого дерева. Пришлось схватить стоявшую рядом бутылку с водой и загасить огонь. Фотография зашипела, пламя потухло. Чердак наполнился запахом паленого. Я смотрел на кучку пепла и лужицу воды на полу.

— Из-за я вас обожгла пальцы, — пожаловалась Греттен.

Я поставил бутылку на место.

— Шли бы вы отсюда!

— Я не виновата. Не надо было у меня отнимать.

— Папа вас хватится.

Греттен колебалась, но упоминание об Арно подействовало. Я не оборачивался, пока она спускалась в люк. Когда ее шаги стихли, я нагнулся и поворошил мокрый пепел. От фотографии ничего не осталось, кроме обуглившегося по краям маленького кусочка белой рамки.

Я бросил его на пол и пошел искать что-нибудь, чем можно убрать грязь.

Лондон

Однажды вечером Хлоя после работы пропала. Мы собрались после занятий с Колламом и парой студентов. Но не в «Домино», туда мы больше не ходили. Раньше мне доставляло удовольствие наблюдать, как Хлоя работала за стойкой, и ждать, когда в баре настанет затишье и она присоединится к нам. Но это ушло в прошлое и больше не радовало.

— Считаешь себя обязанным присматривать за мной? — спросила она, когда я, уходя, произнес: «Увидимся позже».

— Нет. Если не хочешь, чтобы я приходил, так и скажи.

— Поступай, как знаешь. — Она пожала плечами.

Было около часа ночи, когда я ушел от Коллама и вернулся домой. Теперь запах масляных красок и скипидара в квартире ощущался не так сильно. После нашего возвращения из Брайтона Хлоя не рисовала, но мы эту тему не затрагивали.

В баре она заканчивала работу не раньше двух часов. Я заварил кофе, включил проигрыватель и поставил «Убийственное лето» — фильм, который, как и все в моей коллекции, смотрел часто. Хлоя утверждала, что картина мне нравится, потому что почти все действие Изабель Аджани красуется практически голой. В ее словах был резон, но фильм действительно кинематографически очень красивый.

Я следил, как с неизбежностью разворачивался цикл страсти и трагедии. И лишь когда картина закончилась, осознал, что уже очень поздно: Хлоя должна была вернуться час назад. Я позвонил в бар, но никто не ответил. Подождал еще полчаса, затем, оставив записку на случай, если она объявится дома, отправился в «Домино». На улицах было пусто. Я повернул к Кингз-роуд тем путем, которым мы привыкли с ней ходить. С тех пор как я перестал встречать Хлою, ее либо кто-нибудь провожал, либо она брала такси. Двери бара были заперты, свет внутри не горел, но я на всякий случай постучал. Когда эхо ударов стихло, темное здание снова погрузилось в тишину.

Я стоял на тротуаре и оглядывал улицу, словно ждал, что Хлоя вот-вот появится и подойдет ко мне. Где жили работники бара, я не знал, но однажды ходил с Хлоей на вечеринку к Тане. Мне было неизвестно, работала ли она в тот вечер, но ничего другого в голову не пришло.

Как я ни старался идти быстрее, у дома Тани в Шефердз-Буш оказался лишь в пять часов утра. Подъезд не освещался, пришлось воспользоваться фонариком в телефоне, чтобы прочитать фамилии жильцов на домофоне. Нажав кнопку, стал ждать. Утро выдалось холодным, но колотило меня совсем не поэтому. Домофон не отвечал, и я снова нажал кнопку и не отпускал.

— Иду, иду, кто там? — послышался сердитый, искаженный связью голос.

— Таня, это Шон. — Я запнулся и приложил губы к самой решетке микрофона.

— Какой Шон?

— Друг Хлои. Она…

— Господи, ты хоть представляешь, который час?

— Представляю. Хлоя не вернулась с работы домой. Ты не знаешь, где она может находиться?

— Откуда? — В ее голосе звучали усталость и раздражение.

У меня оборвалось сердце. Я надеялся, Таня скажет, что Хлоя у нее или отправилась к кому-то на вечеринку.

— Ты видела, как она уходила?

— Да, она… Нет, я ушла раньше. Хлоя разговаривала с каким-то парнем, который пришел в бар. А мне велела идти домой.

— С парнем? Что за парень? Кто такой?

— Слушай, мне рано вставать…

— Ты его раньше видела?

— Нет. Я же объяснила: с каким-то парнем. Вульгарным, но Хлоя, похоже, его знает.

Когда я возвращался домой, по улице уже спешили ранние прохожие. Записка так и лежала на кухонном столе, где я ее оставил. Я все-таки проверил спальню, но кровать оказалась пуста. В восемь часов я позвонил Жасмин, хотя не очень рассчитывал, что Хлоя у нее. Ее там и не было.

— Ты позвонил в полицию? — сразу переходя на деловой тон, спросила Жасмин.

— Пока нет. — Эту возможность я держал напоследок. — Думаешь, надо?

— Подожди до полудня, — посоветовала она.