Книга Голос внутри меня, страница 82 – Брайан Фриман

Фрост, отчасти ползком, отчасти на четвереньках, устремился к обеденному столу. До него было всего несколько футов. На столе лежал его пистолет.

Но Иден уже снова вскочила на ноги.

И уже замахнулась ножом.

Истон приподнялся и стал шарить по столу. На пол посыпались бумаги. Вслед за ними слетел и ноутбук. И тут он нащупал ее. Металлическую рукоятку. Он схватил пистолет, и рукоятка легко легла ему в руку. Фрост взвел оружие, а потом рухнул на пол, быстро перекатился на спину и прицелился.

– Стоять!

Иден занесла нож над головой. Ее лицо было исполосовано когтями Шака, глаза из-за скопившейся в них крови стали красными и напоминали глаза дьявола. Фрост выстрелил в потолок, и на него посыпалась штукатурка.

– Стоять, Иден! – снова закричал он.

Но она наступала.

Он услышал голос Руди Каттера.

«Если бы я сейчас дал тебе шанс, ты бы всадил пулю в голову тому, кто перерезал глотку твоей сестре?»

Иден прыгнула. Ее рука резко опустилась; нож устремился в грудь Фроста. Тот увернулся от лезвия, но прежде успел дважды выстрелить в падающее на него тело, выстрелить практически в упор.

Одна пуля прошла через шею. Другая попала точно в лоб.

Она была уже мертва, когда упала.

Прошло две недели, прежде чем жизнь Фроста стала более-менее похожа на нормальную. Он побывал в больнице. На телевидении. В допросной управления, где его с пристрастием допрашивала специальная комиссия, занимающаяся случаями стрельбы с участием офицера полиции. Истон уже не знал, хочет ли он возврата своей прежней жизни, но в конечном итоге капитан Хайден дал ему «зеленый свет» и объявил его свободным человеком.

Это произошло в пятницу вечером.

Фрост приехал на Рашн-Хилл и обнаружил, что на ступеньках его ждет Херб. Друг был одет в белый балахон, которые так любят художники. И балахон, и комбинезон были заляпаны свежей краской. Длинные седые волосы, украшенные новыми бусинами, были заплетены в косы. Они не виделись с того дня, когда погибла Иден.

Когда Фрост заехал в гараж, Херб встал, с трудом распрямляя больную ногу. Сорвав с себя балахон, он обнял Фроста. Его улыбающаяся физиономия выражала явное облегчение.

– Ну, ты – зрелище для больных глаз, – сказал Херб.

– Ты тоже.

– Как дела?

– Замечательно, – ответил Фрост. – Я в порядке.

– Все в доме. Изобрази удивление.

Истон улыбнулся.

– Изображу.

– Я приготовил тебе маленький подарок, – сказал Херб. Запаху краски все же удалось перебить вечный запах травки, шедший от его одежды. – Он не очень оригинальный, но думаю, что тебе понравится.

Фрост вслед за другом стал подниматься по ступеням. Над верхней ступенькой Херб повесил самодельный занавес и сейчас театральным жестом откинул его. На площадке была нарисована одна из его трехмерных иллюзий. Казалось, она поднимается навстречу, чтобы охранять дверь. Это была сцена из «Короля-льва» ^[61], где принявший власть Симба стоит на краю Скалы прайда ^[62] над саванной, где собрались все животные.

Только на рисунке был не Симба.

А Шак.

Фрост от души расхохотался.

– Херб, это, наверное, твое лучшее произведение.

Когда он вошел в дом, его поприветствовал сам король. Шак не понимал, почему ему уделяют столько внимания – и он совсем не оценил купание, которое понадобилось, чтобы смыть с него кровь, – но он был счастлив видеть Фроста. Он тут же забрался ему на плечо и так и сидел там, пока хозяин изображал удивление при виде всех собравшихся.

Родителей, приехавших из Аризоны.

Нескольких коллег-полицейских.

Родственников жертв – их собралось человек двенадцать.

Дуэйна.

Табби.

Фрост никогда не любил вечеринки, но в этот вечер он смирился. Потому что всем это было нужнее, чем ему. Всем нужна была возможность пообщаться и погоревать. Им нужно было осознать, что все завершилось. Дуэйн приготовил еду, естественно, изумительную; Херб выполнял роль бармена и разливал напитки. Робби Любин, самодеятельный гитарист и певец, так исполнил «Аллилуйя» ^[63], что все расплакались. Фрост перебрал эля и захмелел.

Была почти полночь, когда гости стали расходиться. Все высыпали на улицу. Фрост попрощался с Хербом. Он проводил родителей до арендованной машины. Нед обнял его и прошептал:

– Спасибо.

Дженис обхватила ладонями его лицо и просто сказала:

– Я люблю тебя.

Фрост никогда не думал, что она может сказать ему такое вслух. Он всегда знал, что мать любит его, но в его семье было не принято говорить такие вещи. Все это считалось само собой разумеющимся.

И все же услышать эти слова ему было приятно.

Когда все ушли, он еще какое-то время стоял на Грин-стрит. Деревья качали ветвями на декабрьском ветру. Многие обитатели соседних домов уже украсили свои окна к празднику. Это напомнило Фросту о том, как в детстве на Рождество он еще до восхода спускался вниз и заставал Кейти в гостиной; сложив ноги по-турецки и подперев подбородок ладонями, она сидела перед елкой и смотрела на мигающие огоньки гирлянды.

Господи, как он скучает по ней.

Фрост прошел в дом. Дуэйн и Табби суетились на кухне, убирая со стола, хотя Табби пока мало что могла: ее рука все еще была в бандаже. Он взял из холодильника новую бутылку пива и вышел на патио, откуда были видны огни города. Стоял, облокотившись на перила, когда услышал, как стеклянная дверь позади открылась и закрылась.

Это была Табби.

Она встала рядом с ним. Их локти соприкасались. Они долго молчали в холодной ночи, очарованные Сан-Франциско. Потом Фрост предложил Табби свое пиво. Сегодня у него было на удивление легкое и хорошее настроение.

– Хочешь?

– Не могу. Ты же знаешь, ранение. Я все еще на лекарствах.

– Ах да, это же я подстрелил тебя.

– Чуть-чуть, – с усмешкой сказала Табби.

– Извини.

– Ну ты еще и спас мне жизнь. Так что за это очко.

– Спасибо.

Они опять замолчали, но молчание было легким, не напряженным.

– Ты скоро выйдешь на работу? – спросил Фрост.

– Нет, не скоро. Шеф с одной рукой никому на кухне не нужен.