Книга Новый год в октябре, страница 101 – Андрей Молчанов

В гараже у меня барахлило отопление, у Эдика гаража не имелось вовсе, и потому с помощью бутылки «Пшеничной» было достигнуто соглашение с неким Левой на предмет ремонта в его боксе. Лева входил в клан мастеров частного направления, занимаясь ремонтом покрышек: заваривал продранные по корду, покупая их где только можно по рублю за штуку и продавая после восстановления конечно же не за рубль. Имелся у Левы хитрый самодельный аппарат с термометрами и манометрами, а гараж был забит покрышками от автомобилей всех марок. Была у Левы и «комната отдыха», чью обстановку составлял продавленный диван с облезлой обивкой «букле», столик, телевизор с рогаткой антенны и зубоврачебное старое кресло. Судя по слухам, ранее специальностью Левы была стоматология, но в последнее время он не практиковал, ибо занятие покрышками считал много доходнее.

Лева валялся на диване, потягивая «Пшеничную», разбавленную лимонным соком, и изредка выходил посмотреть на свой аппарат, где жарился, пуская ядовитый чадок, очередной реконструируемый баллон.

Мы с Эдиком бродили под ржавым днищем машины, прикидывая объем работ. С днища стекала грязь, капая мне на замасленную тулью пограничной фуражки, выданной Эдиком в качестве спецодежды.

— Ну, в общем, рессоры ему менять не будем, — говорил тот, трогая пальцем мокрые, грязные листы железа, разъехавшиеся в разные стороны. — Подогнем, подложим усиление, в черную красочку — хрен отличит! На ключ, вращай гайки. Открутишь — зови.

Открутишь! Гайки сидели намертво, как влитые. Ключ постоянно срывался, и я обдирал руки о железо. Кровь нехотя выступала из-под черного мазута, коркой облепившего кожу. Внутри меня все выло от досады. Когда я выполз из ямы и прошел в пристройку, там были трое: Лева, Эдик и еще какой-то тип с лицом питекантропа, одетый в брезентовую робу. На лице питекантропа различались две детали: мутные голубенькие глаза и узенький, в палец шириной, лобик. Все остальное скрывала рыжая щетина. Невольно вспомнился фильм «Планета обезьян». Впрочем, тамошние, киношные приматы были куда как благообразнее и одухотвореннее.

Компания наслаждалась портвейном и слушала стереомагнитофон «Хитачи».

— Мой кореш, — представил Эдик питекантропа. — Сейчас рессоры гнуть будет. Сила!

— Ну-ка выйди, — нервно сказал я.

Вышли. В человеческих взаимоотношениях Эдик был огромным психологом: мою раздраженность он уразумел мгновенно и, не дожидаясь скандала, взял первое слово, интимно зашептав:

— Мужик из реммастерской… У него пресс, ща все заделает. Рессоры я сниму, а ты покеда домой валяй, бутербродиков там сообрази, чайку… Отдохнешь, понял?

Я мрачно согласился. Вернулись в комнату, где по нечистым стаканам разливался портвейн и очищалась селедка.

— Когда будет готово? — деловито спросил я у питекантропа.

— Когда воробьи на юг полетят, — недружественно ответил он.

Я сжал зубы, но психолог Эдик, обняв меня за плечи, уверил, что все будет путем через два часа.

Бензином я смывал грязь и масло со сбитых пальцев. Ссадины жгло неимоверно. Три ногтя были сломаны. Вот занесла нелегкая! Видели бы меня друзья-товарищи, жена и любимая…

Из дома я прихватил бутерброды, банку с остатками растворимого кофе и пару грейпфрутов — все, что нашлось. Затем, изнывая от безысходности ситуации, отправился в гараж вновь.

Здешняя картина несколько переменилась. Лева, вдрызг пьяный, помучнев лицом, навзничь возлежал на диване. Спал. Глаза и рот его были открыты. Он прямо ассоциировался с трупом. Питекантроп камнем сидел на стуле, остекленело наблюдая пространство, как лама на молитве. Башмаки и рукавицы были напялены у него на разные руки-ноги. Роба одета, но вывернутой наизнанку. В гараже плавала дымная пелена: видимо, по пьяному делу спалили ремонтный баллон. Из ямы ужом выполз Эдик — на удивление трезвый.

— Рессоры поставил, амортизаторы сменил, втулки воткнул, — доложил он.

Я глянул вниз — в самом деле. Вспомнил свои страдания. На такую работу у меня бы ушел месяц, не меньше.

— Приверни правый амортизатор, — сказал Эдик. — А я пойду пока чайник согрею.

Я с воодушевлением взялся за ключ. Гайки закручивал до упора, как бы мстя им. А с последней до упора не вышло — прокручивалась.

— Эдик, — позвал я, вылезая. — Что-то с резьбой… не могу.

Эдик автогеном подогревал чайник. Питекантроп, бессмысленно ворочая челюстью, сидел у Левы в ногах.

— Что-то с резьбой! — сказал Эдик злобно, пробуя гайку ключом. — Сорвал ее, «что-то»! Теперь всю площадку надо менять, это чирик еще, давай кувалду! Всю площадку менять! — повторил он, принимая инструмент. — Всю! — И, расставив ноги для сохранения устойчивого равновесия, жуткими ударами принялся дубасить по новенькой гайке, сплющивая ее вместе с болтом в единое целое. Из-под воротника его телогрейки торчали лохмотья оборванной петли вешалки. — Всю площадку! — талдычил он, как заклинание. — Всю!

Вот пройда! Видел бы такую работу главный!

— Бог не фраер, он простит, — сказал Эдик, откликаясь на мои мысли. Затем собрал заскорузлой ладонью влажную грязь с днища, залепив ею искалеченное железо. — Во… так. Рессоры заделаны, вечером еду бомбить. Еще бы кардан… Где бы взять?

— Бомбить… что?

— Что? Пассажиров, — последовал хмурый ответ. — Недельку воспользуемся. Если только с твоих башлей жить, считай, задаром ломался.

Я промолчал. Здесь были свои законы и нормы. Но, допустим, Эдик, руля без документов, влипнет в историю, что скажу главному?

Питекантроп сделал попытку встать, и она ему удалась.

— Кофейку чичас попьем, — сказал Эдик корешу с подобострастием. — И пойдешь, родимый.

Сели за стол. В здешней обстановке ни есть, ни пить я не мог и потому просто сидел, уставившись на покойницкий оскал Левы. Питекантроп полоскал импортным кофе свои гнилые зубы. Это было отвратительное зрелище. Эдик рассматривал грейпфруты.

— Чего такое? — спросил он с подозрением. — Лимон или апельсин?

— Помесь, — кратко ответил я.

— А от них запоры бывают? — Он увлеченно дожевывал бутерброд. — А то желудок у меня…

— Мы все тут надрываемся, — вдруг произнес питекантроп, — а они… — И смолк. Затем вперился в меня пьяным неподвижным взглядом. Погрозил пальцем зловеще. Растягивая губы, веско, как заклинание, произнес: — Я тебя вижу наскрозь и навылет!

— Солидол нам принес, — объяснил мне Эдик. — Человек! Как раз для передней подвески… О, — ногой он пододвинул к себе жестяную банку, мизинцем влез в нее, ковырнув фиолетовую, жирно блеснувшую смазку. — Свежак! — сказал со вкусом.

Питекантроп гордо кивнул. Нижняя челюсть после этого долго не хотела у него подняться поближе к верхней.

Я сидел, угнетенный этим «бомбить». Потом явилась идея.

— Слушай, — сказал я Эдику. — Мне предлагали кардан на автобазе. Новый. Двадцать рублей. Может, слетаю? Машина на ходу…