Книга Новый год в октябре, страница 62 – Андрей Молчанов

— Причин вагон. — Авдеев вздохнул, как бы раздумывая. — Я же у него был за пешечку. И анализатор мы с ним на пару гробанули. Да-да. Помнишь, Сереге я в глаз залепил? Приревновал… ну! Естественно, просят явиться к Леше. Тот: пиши по собственному… А каково мне такое писать? Это значит все, это уже без тебя… Ну, порешили миром: захороводим мозги Роману, а с его помощью Лукьянову, что нужен, мол, многоячеечный датчик; расчеты от меня кое-какие потребовал… А я в это время натыкаюсь на такое дело: нахожу частоту излучения клетки с изотопом. Самой клетки, понимаешь?

— Но это же…

— Ага, — кивнул Авдеев. — Пришлось заткнуться. Невыгодное открытие для Леши оказалось. Ну, молчу. Корплю над расчетами. Жду, короче. Дождался! Денег мы ухлопали кучу, результатов никаких. И тему сняли. Леша знал, что делал. И сделал. В своем стиле: просто, ловко и нагло. Со мной творилось не понять что, какая-то апатия; тут еще новость о твоем замужестве. Я плюнул и уехал.

— Но ведь… Нет, он не мог! Даже если он думает только о выгоде… Твое открытие… это и для него плюс…

— Плюс, — буркнул Авдеев. — Тигры мясо лопают, а не конфетки! Соавторство — это еще туда-сюда… Но с соавторством не выходило — обчистить себя по второму заходу я бы не дал.

— По второму?..

— Не знаешь? Его кандидатская — моя работа. Лень было минимум сдавать, пробиваться… Потом я пил… ну! Короче, продал дьяволу часть души. Интересно? — Он закурил, распахнул настежь окно и, глядя на ползущий с пляжа поток отдыхающих, говорил уже через плечо: — Лешка мыслил реально. Решение анализатора — мелочь, отблеск моего успеха на его карьере; благодарность за чуткое руководство… Да и поблагодарили бы его лет через пять — там еще была тьма работы. А так… так он защитит на этих расчетах докторскую… — Он обернулся. — Нет, все же темная, но… личность! Такие комбинации. В науке ноль, но в комбинировании наукой — гений! Ведь как он докторскую состряпал? Датчик ему рассчитала лаборатория, плюс готовая кандидатская, плюс к этому исследования двух блоков «Лангуста» — и все дела. Мне бы, конечно, такое барахло при всем желании в люди не вывести, но он защитит! Вот увидишь!

— Но это же… Его надо…

— Все гораздо проще и будничнее, — грустно улыбнулся Авдеев. — Кто-то не захотел определенной работы и избавился от нее. Если особо принципиальные поохают, то и это уже до фига.

— Ты можешь доказать все, что здесь говорил?

— Настаиваешь? — Авдеев покопался в бумажнике, вытащил вдвое сложенный конверт, поднял его за уголок, как карту. — Вот Его ценные указания. Завалялось письмецо в книжке. А тут наткнулся…

Она читала записку долго, отделяя слово от слова. Сказала:

— Ты должен приехать в Москву.

— Новая кампания супротив начальника, — понял Авдеев. — Нет. Играйте в эти игры сами. Решение прибора дам… Действуйте! А мне живется неплохо: свежий воздух, люди… свежие. Ну, а если заболею раком, тогда уж не откажите в милости — положите меня под мой… анализатор.

— Не юродствуй.

— Ну, хорошо. — Он отвинтил колпачок авторучки и присел к столу. — Постарайся запомнить… Это, конечно, не победа над раком, но может статься, что и шажок к ней. Вот частота, схема приемника…

Наташа бережно сложила листки и сунула их в толстую тетрадь.

— Ну, и надо проститься с Лешей, — шутливо подытожил Авдеев.

— Я прошу… не делай этого, — медленно сказала она. — Прошу.

— Ладно. — Он опустил голову, сплел пальцы. — Проводишь меня?

Они вышли из гостиницы и направились к морю. Стоял невыносимый, выбеливший небо зной. Стайки чаек словно вросли в неподвижную гладь, сверкающую миллиардами зеркальных осколков.

Авдеев зачерпнул воды и обмыл разгоряченное лицо.

— Теплая, — сказал недовольно. — А я каждое утро бегаю к родничку. Припадаешь к нему — и годы с тебя слетают, как шишки кедровые, когда тряхнешь дерево… Поедем, Наташ, а?

— Поздно, Коля, — сказала она.

— Тогда так. Будет трудно — пиши. Передумаешь, захочешь меня увидеть, только свистни…

— Я буду тебе писать. Но ты приедешь в Москву, ты обязан…

— Не знаю. — Авдеев горько взглянул на нее. — Не знаю, как там сложится… А теперь… прощай. — Он прежней, неуверенной походкой пошел к вокзалу.

«Коля, — хотелось крикнуть ей. — Подожди! Я… с тобой!» Но она промолчала. Она не любила его; ей хотелось любить этого человека, но не было того суждено.

И она промолчала.

Прошин валялся на узкой койке, привинченной к полу, и ел одно за другим маленькие кисловатые яблоки, бросая огрызки в эмалированный тазик, до половины заполненный косточками слив и черешен. Он будто физически ощущал, как сила солнца и южной земли, переданная фруктам, становится силой его мощного, жадного к жизни тела, нежащегося на чистых прохладных простынях.

В дверь постучали. Воронина. Одеться Прошин не удосужился — он так и остался в плавках, насмешливо полагая, что на литую красоту его фигуры можно любоваться часами, а с женщин за такое зрелище вообще стоило бы взимать плату. Показал ей глазами на край кровати — присаживайся.

— Ты хотя бы оделся, — заметила она.

— Я — урод? — спросил Прошин.

— Нет, но существуют правила этикета.

— Знаешь, чем ты мне всегда не нравилась? — Он подтянул колени к подбородку. — Соблюдением правил, выдуманных не тобой. Причем соблюдением ортодоксальным. А один знаменитый американский поэт однажды сказал мне: «Я люблю наготу человека вне зависимости от его сложения. Когда человек наг, он прекрасен…»

— Он взглянул на нее и еще раз отметил, что красоты у девочки не отнять. Прелестное создание. Особенно лицо — классика! Венера… В современной интерпретации. И даже удивительно, что при такой рекламной внешности она может всерьез заниматься разной там физикой, электроникой… Да помимо этого еще божественная чистота души… Просто патология.

— Нда-с, — молвил он, все-таки накидывая рубашку на плечи и запихивая тазик с объедками под стол. — Как город? Все ли персики сожрали отдыхающие массы?

— Алексей… — медленно начала она, — какой же ты подлец…

— Чего еще такое? — недовольно спросил Прошин.

— Я видела Авдеева.

— Ну, — сказал он. — Забавно. И что ж?

— А то… что теперь я все знаю.

— Что значит… это «все знаю»? — тихо спросил Прошин.

— Все! Твои аферы, диссертации — та и другая; заведомый провал анализатора! — Она устало провела ладонью по лицу. — Ты… матерый, последовательный негодяй!

— Ну-ну, — сказал Прошин. — Давайте на полтона ниже, мадемуазель…

— Ноя это так не оставлю, — перебила она, не слушая. — Я докажу, что подпускать тебя к науке… Да и вообще тебя в клетке держать надо! Рвач, вредитель, убийца… Анализатор — это жизни! И ты знаешь! Я говорю откровенно, можешь обижаться, можешь нет, дело твое.