Онлайн книга «Новый год в октябре»
|
Звонок. — Леша, привет, — растерянно заговорил Глинский. — Я не понимаю юмора. Ты сказал, что начальником лаборатории буду я, а назначили Лукьянова. — Прости, старик, в верхах сочли по-иному. У Глинского слышалась музыка, женский смех, гомон гостей. — Вот как? Ну, когда уезжаешь-то? — Завтра утром. Сергей молчал. Прошин тоже. Да и о чем им было говорить? Прошин аккуратно положил трубку на кнопочки новенького телефона. Звонок. — Алло? — Андрюха?! Здорово! А я только собирался… — …тебе позвонить. Я так и поверил. Слушай, Леха, у меня неприятности… Эта дура развелась со мной и отчалила куда-то на Север! — И правильно. — Что правильно? — Что развелась. И уехала работать в условия крайней северной романтики. А чего тебе волноваться? Она что, взяла деньги, вещи? — Ты рехнулся! Какие вещи! Ты не понимаешь… Моя работа, карьера… — Я завтра уезжаю. — Знаю. Леха, может, вернуть ее как-то? Хотя — глупость! Я просто в отчаянии. — Сочувствую. — Дура она, дура! Ладно… Ты пиши… как там, чего. — Непременно. — Ну пока… Звонок. — Ты просто неуловим, старина! — раздался бодрый баритон Полякова. — То занято, то никто не подходит. Еле дозвонился. Прошин безмолвствовал. — Я вот по какому делу, — начал Поляков, несколько конфузясь. — Ты достал то, что я просил? — Не достал, — сухо ответил Прошин. — И достать не смогу. У меня ничего нет. И не было. То, подаренное мной, — жест, необходимый для твоей заинтересованности в моей диссертации. Блесна. Не более того. А завтра я уезжаю в Австралию. На год. И отъезд, кстати сказать, готовился давно. Он не испытывал жалости. И неудобства не испытывал. Разве любопытство — что тот ответит… — Та-ак, — протянул Поляков. — Ясно. Облапошил. Ну, что же, спасибо за откровенность. Какая же ты сволочь… Впрочем, что это я? Все логично — вор у вора дубинку украл. Но мне тебя жаль, старик. Жаль. Знаешь, я бы помог тебе с диссертацией и так, потому как ты мне близок, что ли? Тебе, вероятно, не понять такого. — Почему же. — Прошин вспомнил Глинского. — Я могу понять. И, если твои слова правда, тогда действительно прости и помилуй. Так уж вышло. — А все-таки ты дурак, — вздохнул Поляков. — Решил в одиночку! Провалишься! Точно. Поэтому я не слишком на тебя и обижаюсь, хотя, когда продают свои, это нехороший симптом. — Я на распутье, — тихо сказал Прошин. — Или — пойду один в толпе честных людей, что вряд ли. Или — мы встретимся. Я принесу повторные извинения, отдам долг. Посмотрим. А сейчас хочу просто отдохнуть годик. Ну, а история сегодняшним днем и годом не кончается. Он говорил, но верил в свои слова лишь наполовину. Его постигало предчувствие иной жизни, которую невозможно предугадать и запланировать. Что-то — и не Второй! — твердило ему, что все будет иначе. Как? Он не старался изобретать варианты. Лень. Что будет, то будет. — Ну, поживем — увидим, — сказал Поляков. — До встречи. Или же — до свидания. Да, скорее — до свидания, новоиспеченный доктор наук. Звонок. — Мне… Алексея… — Вы с ним имеете честь говорить. — Здравствуйте. Это… Ира. Ира… Вы меня помните? — Ира… A-а, Ира! — протянул он вспомнив ту, право с кем идти под руку мечтал завоевать любым подвигом. — У вас же не было моего телефона? — Да… Я искала вас… Я не думала, что найти человека так трудно… — Вы вышли замуж? — спросил он утвердительно, хотя понял — нет. — Нет. Вы имеете в виду Бориса? — Бориса. Арамиса, не знаю. — Бориса. Вы заступились за него… Тогда, у кинотеатра. Я видела… Я не успела за вами, вы исчезли в переулке, как привидение… Мы могли бы сегодня встретиться? — Вы в меня что, влюбились? — Да, я в тебя влюбилась. — Поздно… — Ты женат? — Да не то чтобы женат… — Невеста? Я остановлю часы. — Какие часы? — Ты так шутил. — А ты не поняла юмора, как только что изволил выразиться приятель моей буйной молодости. — Я поняла его сейчас. — Вот что, Ирочка. Завтра я уезжаю. Далеко и на целый год. Позвони мне через год. И мы поговорим. А не позвонишь — значит, не стоило встречаться сего дня. Звонок. — Вадима Люциферовича, — интеллигентно сказал пьяный далекий голос. Прошин ответил, что подобает, и положил трубку. Больше телефон не звонил. Он шел из ванной, закутавшись в теплое махровое полотенце: разорвал зубами целлофановый пакет и вытащил из него купленную в Лондоне рубашку — предмет укоризненных восклицаний Кларка; надел ее — белую, невесомую, расшитую нежно-зелеными листочками, неизъяснимо приятно пахнущую свежим бельем, на разгоряченное тело — и, вытирая холодные, мокрые волосы, подошел к окну. Падал первый октябрьский снег — сырой и вязкий, сменивший беспросветный дождь. Над сиреневыми улицами золотисто мерцали фонари. Было по-ночному тихо и спокойно. И тут он вспомнил, как год назад, приехав с работы, так же смотрел в окно на эту же сырую улицу, но только фонари горели тускло, жизнь казалась безрадостной, небо Индии осталось позади, а впереди виднелась беспросветная завеса будней. Теперь она сорвана, теперь она позади, а впереди небо Австралии — голубое и приветливое, и жизнь впереди такая же, как это небо, пусть никогда не виденное им! Все равно такая же! Только Лукьянов… После разговора с ним что-то надломилось… Или пройдет? — Постой-ка… — произнес он. — Двенадцатого октября я приехал из Индии, тринадцатого через Дели уезжаю в Австралию! Так ведь год прошел! Ровно год! Итак, сегодня праздник! Новый год! Он у меня не в декабре… У меня свой календарь. Ах, шампанского нет жаль! В пустом холодильнике вместо шампанского нашлась бутылка ананасового ликера. Он налил полный фужер, торжественно чокнулся своим отражением в зеркале и мысленно — с то ли радостно, то ли ехидно скалящим зубки карликом, а затем, сделал маленький глоточек, размазал ароматный тягучий напито по нёбу, блаженно закрыв глаза от мягкой щекотки спирт в горле. На душе стало спокойно, и его охватило щемящее чувство высоты, как от взлета на чертовом колесе. А тело был чистым, мех кресла густым и теплым, одиночество безмятежным. И он невольно начал напевать что-то физкультурно-задорное. |