Книга Лики любви и ненависти. Бег зайца через поля, страница 2 – Себастьян Жапризо

Она была почти такого же роста, как и он. Глаза у нее были не то голубые, не то серые.

— Я тоже надеюсь. Я очень рада, что познакомилась с вашей матушкой.

Она не уходила, ждала, пока он с ней попрощается, но он не торопился.

— Старый господин нагнал на вас скуку, — сказал он.

— Вовсе нет. Он мне рассказывал о поездке в Китай. Вы были в Китае?

— Нет, — ответил Поль, — но хотел бы туда поехать. Я бы хотел побывать везде.

Она колебалась перед тем, как надеть перчатки.

— Может быть, до скорого, — сказала она, подняв глаза.

— Вы живете в Монте—Карло?

— Да.

— Тогда наверняка увидимся.

Он посмотрел в сторону дома, инстинктивно запустил пальцы в свою шевелюру. Это отвратительное вечное подростковое чувство вины.

— Вы здесь давно? — спросил он.

— Я здесь родилась.

Она улыбнулась и протянула ему руку. Было жарко, солнце обвело в саду четкие тени. У девушки расплылись румяна. Он уже не осмеливался смотреть ей в лицо из боязни, что она поймет, насколько уродлива. Он взял ее руку и пожал.

— До скорого, — повторил он.

Он смотрел, как она уходит по пустой улице. Она держалась очень прямо, красное перо на шляпке было устремлено к небу, она вдруг обернулась, чтобы улыбнуться ему.

— Меня зовут Поль, — сказал он.

Но она не расслышала.

После ухода гостей он остался в гостиной. На низких столиках стояли чашки, все было усеяно крошками печенья. Пока слуга Этьен убирал, Поль подошел к леди Фолли, положил руку ей на затылок.

— Что такое? — спросила она удивленно.

— Ничего, — сказал Поль. — Ты устала?

Она оперлась ладонями на подлокотники его кресла.

— Мигрень, — сказала она. — Мадам Журдан трещала с набитым ртом.

— Кто такая мадам Журдан?

— Дама, которая съела все птифуры.

— Я не заметил, — сказал Поль.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Какой ты милый, — сказала леди Фолли, — это так редко теперь бывает.

— Знаешь, я уже не ребенок.

— Ну, ну, тебе еще нет тридцати. До тридцати мы все еще дети, дорогой мой.

И она обняла его за талию.

— А ты всегда останешься для меня ребенком, — сказала она.

Они постояли так мгновенье, потом он отстранился.

— А кто этот старик? — спросил он.

— Друг твоего бедного отца.

— Он хорошо его знал?

— Мне кажется, да.

— Ну и зануда! — сказал Поль. — Он все время приставал к этой бедной девушке.

— А что, ты сам хотел бы к ней приставать?

— Мама! — сказал он. — Ты ее видела? Страшнее не бывает.

И он изобразил на лбу указательным пальцем нечто расплывчатое, наподобие оперенья. Мать рассмеялась вместе с ним, хотя и как–то неестественно. Но теперь он знал, что она успокоилась.

— Ее ведь зовут Симона?

— Симона Перине. Она тоже знала твоего отца. Но была тогда, видимо, совсем маленькой.

— И носила скобки, чтобы выправить зубы, — сказал Поль.

Солнце светило матери прямо в лицо, и он пошел задернуть шторы.

— Так лучше? — спросил он.

— Да, намного.

Она прикрыла глаза с легким вздохом облегчения. Когда о ней заботились, она сразу принимала блаженный вид. Он взял с камина трубку и поднялся к себе. На лестнице столкнулся с Этьеном.

— Вы не видели, где табак? — спросил он тихо.

— Вы же знаете, что вам нельзя курить, — сказал Этьен, покачав головой.

У него была широкая грудь бывшего боксера и лысая голова. Когда он качал ею, казалось, что его уши торчат еще сильнее, а на висках выступали жилы.

— Ладно вам, — сказал Поль, — я сто лет не курил.

— Будьте разумны, — сказал Этьен, — мадам выставит меня за дверь, с нее станется…

— Отдайте, прошу вас.

Этьен достал из кармана серый бумажный пакетик, перетянутый резинкой. И протянул Полю.

— Не курите весь сразу, — сказал он, взглянув в направлении гостиной, — а главное — никому ни слова.

— Вы просто волшебник, — сказал Поль. — До чего вы славный.

— А вот мсье совсем не славный. А если вы заболеете?

Поль не ответил и поднялся на несколько ступенек. Потом обернулся и увидел, что Этьен стоит на том же месте, прислонившись грузным телом к перилам.

— Я уже и так болен, — сказал Поль. И рассмеялся.

— Я уже умер, — сказал он.

Этьен снова покачал головой и начал спускаться. Поль зашел к себе в комнату, закрыл дверь и стоял не шевелясь.

Он наверняка уже умер. Это произошло и раз и навсегда было признано остальными. И, несомненно, она этого хотела. Но он задержится еще на час, на секунду, на одно мгновенье, на целую жизнь. А потом она сможет говорить о нем так, как говорит о его «бедном отце», добавляя: «мне кажется». Никогда ни в чем не уверена, но при этом абсолютно уверена во всем, в этом ее сила. Именно так она и приговорила его, когда он кашлял и сжимал в зубах мундштук нераскуренной трубки, так что почти перегрызал его.

Он растянулся на кровати и открыл пакетик табака. Потом она выгонит Этьена. Обвинит его, как водится. Но пока не скажет ни слова, выдержит до конца свою непримиримую неуверенность.

— Я думаю, что мы можем переехать во Францию, Поль. Например, в Монте—Карло. Перемена будет тебе на пользу, и воздух там хороший.

— Морской воздух? Ты прекрасно знаешь, что морской воздух мне не годится. Все врачи это говорили.

— А что они понимают? Я думаю, тебе это поможет. К тому же, в горах тебе надоест.

Она подстегивала его недуг. Позднее она скажет: «Он так любил море». И закроется в жуткой тишине собственного бытия, продолжая ворошить тот же пепел, испытывая радость от того, что сумела сохранить все, вплоть до последнего воспоминания.

Он курил и думал о девушке, потом тихо рассмеялся. Господи, до чего она безвкусно одета! Но это было ему на пользу. Мать ни о чем раньше времени не догадается. Новость заденет ее мелкими осколками, как разорвавшаяся бомба. Он продолжал смеяться в душе, грустный и одинокий, не мог успокоиться, лежа на кровати в своей комнате летним вечером, прислушиваясь к собственному дыханию, положив руку на грудь возле сердца.

Позднее, всласть накурившись, он открыл настежь окно, дал сумеркам поглотить себя и уже не захотел никуда выходить. Не захотел пойти посмотреть на порт.