Книга Одинокий путник, страница 94 – Ольга Денисова

- Плохая рана, Дамиан. Как ты себя чувствуешь?

- Преотлично, - хмыкнул архидиакон и пустился в долгий и хвастливый рассказ о преследовании беглеца.

Лытка замер, уткнувшись в стену, и шептал слова молитвы: он хотел, чтобы Господь укрепил его и не позволил ненависти вырваться наружу. Надо уметь прощать своих врагов, прощать, а не мстить им за убитых. Но как же это, оказывается, трудно!

Вечером, после ужина, Дамиан снова пришел в больницу. Только на этот раз он уже не был доволен собой: тени лежали вокруг его мечущихся глаз, он озирался по сторонам и вздрагивал от каждого резкого звука. И Лытка знал, что вызвало эту перемену: авва объявил об изменении в уставе обители - теперь к должности ойконома добавилась должность воеводы Пустыни, и должность эту отдали отцу Авде. Отцу, а не брату, - это и подкосило архидиакона, и без того сломленного потерей крусталя. Его утренняя похвальба была не более чем попыткой сохранить лицо перед братией, теперь же и на это у него не осталось сил.

Больничный осмотрел его рану на шее и покачал головой:

- Если бы колдун был жив, я бы послал за колдуном, - сказал он тихо и подозвал Лытку.

Рана на кадыке архидиакона, совсем небольшая по размеру, опухла, и кожа вокруг нее приобрела бледный водянистый цвет, более подходивший покойнику, а не живому человеку. Из раны сочилась зловонная зеленоватая слизь, а под обеими челюстями набухли плотные желваки.

- Оставайся на ночь в больнице, Дамиан, я привяжу рану солью и буду часто менять повязки, - вздохнул больничный.

- Солью? Это все, что ты умеешь? - фыркнул архидиакон.

- Колдун знал другие способы… - уклончиво ответил больничный.

- Нет уж, здесь я не останусь, спать я пойду к себе. Пусть он, - Дамиан ткнул пальцем в Лытку, - идет со мной и меняет повязки.

Лытка пожал плечами - молиться он может и в келье архидиакона, а уход за больным убийцей станет испытанием смирения и кротости.

Ночью Дамиану стало плохо: его начал бить озноб, сменявшийся потом и жаром, и Лытка то кутал его в одеяло, то, наоборот, менял ему белье и обтирал влажным полотенцем. И молился. Молился, чтобы Господь послал ему силы выдержать испытание. Но, глядя на распятие, видел огромные сухие глаза Лешека и яблочную кашицу, стекавшую на подушку из уголка рта. Он не мог не вспоминать, как держал зубами руку архидиакона и как монахи не сумели сразу разжать его стиснутых челюстей. Дамиан убил Лешека во второй раз. Господь спас тому жизнь, а Дамиан убил его снова. Как будто довершил начатое когда-то.

- Что? Молишься за упокой души своего безбожного дружка? - хмыкнул Дамиан, и в темноте блеснули зубы, оскаленные в усмешке.

- Я молюсь за твое выздоровление, - кротко ответил Лытка. - Чтобы Бог послал мне силы не убить тебя.

- Вот как? Ну-ну, - снова усмехнулся архидиакон. - Убийство - страшный грех, юноша. Я знаю это лучше тебя.

- Да, отец Дамиан. Тебе это должно быть известно лучше, чем мне, - оскалился Лытка в ответ.

- Ты всегда был волчонком, парень. Еще в детстве, помнишь? Когда авва поймал тебя на подслушивании? Ты и тогда огрызался, ты и тогда не боялся меня, правда?

- Я всегда тебя ненавидел, - кивнул Лытка, - а теперь ненавижу еще сильней.

- Скажи мне, почему ты, волчонок, вдруг решил стать агнцем? Зачем?

- Тебе этого не понять, отец Дамиан.

- Да, мне этого не понять. Я и сам был волчонком, но я стал волком, а ты?

Лытка промолчал и, повернувшись к распятию, обратился к Богу.

Весь день Дамиан провел в горячке, Лытка же исправно заходил к нему каждые два часа, менял повязки, поил малиновым настоем, вытирал ему пот. Лицо архидиакона побледнело до синевы, а шею раздуло так сильно, что опухоль мешала ему дышать. Больничный велел прикладывать к ране лед, и Лытку освободили от службы, чтобы лед на горле архидиакона никогда не таял.

К ночи Дамиан начал впадать в забытье и бормотал что-то еле слышно, и хрипел, и вскакивал с постели: Лытка терпеливо укладывал его обратно и сидел на кровати, придерживая его плечи прижатыми к подушке.

После повечерия больничный призвал в келью архидиакона семерых иеромонахов во главе с аввой, и святые отцы соборовали несчастного. И когда на лоб ему лег Благовест, архидиакон вдруг расплакался, держась руками за шею, и сквозь слезы попросил:

- Позовите колдуна. Пожалуйста, позовите колдуна. Ну что вам стоит?

Авва кашлянул, а иеромонахи возвели очи горе, делая вид, что не услышали его слов. Лытка, уже привыкший к тому, что Дамиан бредит, вдруг почувствовал острую жалость: Господь услышал молитвы, ненависть ушла из сердца.

Но когда иеромонахи молчаливой цепочкой покинули келью, унося с собой горящие свечи, настроение архидиакона изменилось. Он снова начал мерзнуть, и подтягивал одеяло к подбородку, и неотрывно смотрел в темный угол кельи, около окна, и подбородок его дрожал так, что стучали зубы.

- Свечи. Зажги свечи, - прохрипел он Лытке. - Он там, я знаю, он там… Ждет, когда ты уйдешь.

- Там никого нет, отец Дамиан, - вздохнул Лытка.

- Зажги свечи, и ты увидишь. Он там, я вижу его. Он пришел за мной. Он хочет утащить меня в огненную бездну.

- Ты говоришь о враге рода человеческого? - сочувственно спросил Лытка: вот кого Дамиану сейчас следовало опасаться более всего.

- Нет! Конечно нет! Это колдун, колдун!

Лытка зажег свет, чтобы архидиакон мог убедиться в том, что в келье нет никого, кроме них двоих. Но тот не успокоился и снова начал плакать, тонко подвывая, как маленький волчонок, которым он когда-то был. И когда Лытке пришло время спуститься за льдом, Дамиан схватил его за руку и зашептал:

- Не уходи, слышишь? Не надо этого льда. Хочешь, я покаюсь тебе? Тебе одному?

- Не надо, я даже не монах еще, я не могу принять исповедь, - испугался Лытка.

- Что исповедь - это пустой звук. Я покаяться хочу, - Дамиан закашлялся и схватился за горло, - впрочем, и покаяние - пустой звук. Все напрасно… Ничего нет. Ничего не будет. Бог - он обманул меня, обманул. Обвел вокруг пальца. И тебя он тоже обманул, он обманул нас всех.

Архидиакон расплакался, и слова его превратились в бессмысленное бормотание. Лытка сходил за льдом, а когда вернулся, застал Дамиана сидевшим на постели и прижимавшим колени к груди. Его ввалившиеся глаза горели огоньком безумия, он указывал пальцем в угол комнаты и хрипел.

Лытка уложил его, поменял повязку и сел в изголовье, стараясь успокоить. Дамиан прижался лицом к ногам Лытки и судорожно схватился за его руку.

- Он ждет меня, - плакал архидиакон. - Его выкормыш нарочно укусил меня, чтобы колдун мог меня забрать.

По спине Лытки пробежала дрожь.

- Я смеялся над ним, я плевал на него и вытирал об него ноги. А он нарочно… укусил… Чтобы я не смеялся. Я не смеюсь, не смеюсь! Все? Тебе достаточно? - Дамиан приподнялся и взглянул на подсвечник. - Или еще мало? Что вы хотите от меня? Что я вам сделал?