Онлайн книга «На государевой службе»
|
Почувствовал на плече руку. Возмущенно повернул голову. И сразу отняло руки и ноги – Бадаев! Рожа обветренная, дикие бакенбарды в седине, как в желтой соли, взгляд по-прежнему лют. Довольно прижал Степку к стене обширным животом и дважды кулаком по лицу, чтобы кровь выступила обильно. – Пошто бьешь? – высунулся какой-то лавочник. – Такое желание имею, – умно, не оборачиваясь, объяснил лютый помещик. – Сей мальчишка от меня беглый. – Тогда бей. Только не марай стены. Сразу собрались зеваки. Кто-то засомневался: – Да точно ли беглый? Эй! Уж очень охотно бьешь. Бадаев хохотнул, распушил рукой седые бакенбарды: – А ну, собачек сюда! Какой-то человек бросился в переулок, где стояли телеги помещика и, правда, привел свору собак. Больше всех прыгала на привычно окровавленного Степку старая добрая сука Тёшка. Узнала мальчишку. Радовалась, что опять залижет мальчишке раны. В ужасном отчаянии Степка двумя руками отталкивал от себя добрую суку, но оттолкнуть не смог. Бадаев радостно объяснил зевакам: – Всякий раз, как еду в Москву, беру с собой собачек. Мои собачки хорошо помнят каждого моего крепостного человечка. Дома мои поротые всегда отлеживаются на моей псарне, там хорошо. А всем известно, что собачки жалеют обиженного человечка. Вот сука Тёшка, видите, жалеет моего мальчика. Зеваки смеялись. Бросили Степку в телегу. В какой-то темной деревеньке, спрятавшейся в лесу, прикащик Бадаева плешивый пожилой дядька Зиновий, распрягая лошадей, умудрился шепнуть: «Я, Степка, на ночь плохо сарай запру. А ты убегай. Как хочешь, так и убегай. У хозяина давно помутнение ума, запорет насмерть». Бежал. Закаменел сердцем. Раньше любил собак, теперь возненавидел. В Москве явиться к доброму барину Григорию Тимофеичу не посмел. Стал жить сам по себе. Ну, воровал, конечно. Потом по случайной смуте взят был охочими стрельцами, правда, без рванья ноздрей выслан в Сибирь, в Енисейск. Там поверстался в казаки. Ах, Сибирь! Чем дальше уходил от Москвы, тем больше каменел сердцем. А как еще? Совсем безроден, всеми оставлен. Проклят всеми, даже теперь, наверное, добрым барином Григорием Тимофеевичем. Думает барин, наверное, что сбежал от него Степка. Украл сверток и живет преуспевая. Вот почему дрогнул, услышав от московского дьяка: «Готов служить боярину Григорию Тимофеичу?» Так понял, что возвысился добрый барин и хочет еще выше возвыситься. Вот аптекарский приказ уже под ним, а потом, смотришь, отойдет и пушкарский. Просматривая списки новоприбылых, увидел, наверное, Григорий Тимофеич Степкино имя, угадал послушного мальчишку в якуцком казаке. Через московского дьяка передал про человека с нехорошим именем. Но кто? Где объявится такой человек? Не Шохин ли? И почему искомый зверь может произвести в Москве всякие перемены? Идешь, снег похрустывает. В морозном воздухе дыхание – как мысли. Смутно тешил себя: боярин Морозов, собинный друг царя, представит зверя царю, а Тишайший, государь Алексей Михайлович восхищенно спросит: «Кто привел столь старинного?» «А вот Степка Свешников, твой человек служилый». «Ну? Просит чего? Есть у него мечта?» Вот тогда он, Свешников, и выступит, и напомнит царю про доброго барина Григория Тимофеича. Если, правда, жив старик, если не замучили его в дальнем монастыре, если дело не так обстоит, как говорил московский дьяк, выпросит у государя отдать барина. Шли. На черной ондуше, низко торчавшей над убитым, покрытом застругами снегом, стрекотала сорока. – Вот подлая птица. – Чего? – не понял Свешников. – Птица короконодо, говорю, подлая, – глухо пробормотал Шохин, подморгнув ужасным вывернутым веком. – Как увидит, так трепетать начинает. – Думаешь, увидела кого? – А пойди взгляни. Свешников обернулся. Было видно, что сам Шохин ни за что не пойдет в сторону черной одинокой ондуши, на которой шумела вспугнутая птица короконодо. Пусть писаные и звали вожа тонбэя шоромох, видно, что даже такой смелый не пойдет в ее сторону без дела. Пропустив аргиш, Свешников без труда добежал до траурного дерева. Вблизи оно оказалось раскоряченным, страшным, будто коптили его в густом дыму. И несло от дерева большим неуютом. Как весь этот край, казалась ондуша очень старинным создание, как бы закутанным в смутные сумерки, скопившиеся в ее ветвях. А за снежные бугры уходила полузанесенная, но явственная цепочка следов. Подумал: учуг прошел – верховой бык. Тяжело прошел. Наверное, с человеком на спине. Сразу вспомнил испуг Шохина. Оказывается, не напрасный испуг. Вот дрался вож с незамиренными племенами, пускал в ход сабельку и пищаль, подводил дикующих под шерть, сплавлялся по бурным рекам, боролся с дедом сендушным босоногим, и еще много страшного видел, а почему-то ужаснулся, увидев в снегу простую стрелу томар. Постоял, прислонясь к ондуше. Потом догнал усталый аргиш, но никому, даже Шохину, не сказал об увиденном. Пытался сам все понять. Вот, вспоминал, сперва пенек от дерева, ссеченного железом. Потом чужая стрела. Потом берестяной чертежик с непонятными крестиками. А теперь – след учуга. Нисколько не удивился, услышав от Шохина: «Ставь в караул самых надежных». «Кого боишься?» – спросил И не удивился ответу: «Дикующих». Ночь. Сны прельстительные. – Степан! Очнись, что ты! Кто кричит? Зачем? В сладком сне видел величественного зверя, у которого рука на носу. – Степан! В сладком сне вел величественного зверя в Россию. Люди встречные, добрые христиане, дивились, бросали носорукому калачи. Зверь калачи ловко ловил гибкой рукой, тем питались. – Степан! – Чего? – пробудился. – Писаные! Ловя рукой сабельку, вывалился из урасы: – Где? – Там! – в испуге тянул за рукав Микуня. Дышал, как собака, в ухо: – Не брось меня! А снег красный, зеленоватый, изжелта. Потом снова красный, желтые тени. Казалось, весь мир пылает, бросая зловещие цветные тени на пустую сендуху. Действительно юкагиры зажгли костры. Широко зажгли. Не ошибся Христофор: совсем не пуста сендуха. Так только кажется. Все небо пылало в стороне полночи. Там кто-то сдвигал и снова распахивал цветные кулисы. Там весь мир пылал. Опустив морды, без удивления стояли только олешки, они такое видели, да собаки спали, сбившись в теплый клубок. Не почувствовали еще смерти. |