Онлайн книга «На государевой службе»
|
Рассказывали. Однажды Кивающий напал в сендухе на таньгов. Отнял у них страшный огненный бой, бросил в реку. Девятерых русских убил, а десятого схватил за руку. «Меня не бойся, – сказал. – Тебя не убью. Вот хочу спросить: много твоих людей готово к битве?» – «Сейчас ни одного не осталось, ты всех убил. – ответил испуганный таньга, у рта мохнатый. – Остались одни старики да подростки». – «Когда твои подростки станут воинами?» – «Года через три… Ну, может, через четыре…» – «Тогда уходи. Отпускаю тебя. Придешь через три года, когда подростки сильными станут». А в другой раз пришел Кивающий к сердитому коряку. Сердитый коряк молчал, потом поднял глаза: «Почему молча сидишь? Разве пустым приехал?» Кивающий покачал головой. – «Хэ! Зачем говорить? Просто крикни родимцам, чтобы принесли лахтаков жирных – двадцать. И связок ремней черных и белых – столько же. Всяких вещей пусть принесут по двадцати». «А что мне привез?» «Хэ! Тебе ничего не привез». «Совсем ничего?» «Совсем». «Тогда ничего не дам». «Хэ! Сам возьму! – засмеялся Кивающий. – А тебя убью». Сидя в казенке, одноглазый князец много рассказал. Например, про страшного зверя, жившего на Анюе, рассказал. Звали страшного – Келилгу. Был тяжелый, ходил с широко раскрытой пастью, а лапы впереди с длинными острыми когтями – как сабельки русских. Однажды пастух пропал. Может, попал в плен к деду сендушному, тот сделал его работником, может, заблудившись, сошел с ума. Пропавшего пошел искать Энканчан, он же Кивающий. Как увидел Келилгу, сразу понял, что это страшный съел охотника. Спасаясь, закричал весело: «Эй, Келилгу, смейся! Эй, Келилгу, будь доволен! Я жирный, ты сейчас меня съешь. Мои олени жирные, ты их съешь». «Ха-ха-ха!» – довольно засмеялся Келилгу. Так громко засмеялся, что пасть его раскрылась широко. Верхняя челюсть коснулась волосатой спины, а нижняя упала на волосатую грудь. Даже остановился страшный, чтобы помочь себе лапами, иначе не мог пасть захлопнуть. Пока это делал, Кивающий отбежал. Но в скором времени страшный снова настиг его. «Эй, Келилгу, смейся! Я жирный, ты меня сейчас съешь. Мои олени жирные, ты их съешь!» «Ха-ха-ха!» – довольно засмеялся Келилгу, и его челюсти широко раздвинулись, касаясь волосатых спины и груди. Так широко, что снова пришлось пустить в ход лапы. Так в преследовании достигли селения. Ходынцы увидели бегущих, все собрались вместе. Так много собралось, что число людей определялось цифрой предел знания. Все вместе напали на Келилгу и убили страшного копьями. Правда, и Келилгу убил многих. Энканчана, например, ударил лапой. С тех пор он и стал Кивающий. Ох, как все не просто, думал Лоскут. Щемило сердце. Представлял: нарты, лодки, наконец, сани. Видел мысленно Якуцкий острог, Илимский. Енисейский. Потом – Нарым. Потом Сургут, каменный Тобольск с дивным кремлем, отстроенным пленными шведами. Верхотурье, Соль Камская, Кайгородок, Тотьма. А за Ярославлем уже и никаких вожей не надо. Там – Москва. Там вечный шум на Пожаре. Вот только, зачем туда? Отец зарезан, единственный брат зарыт в сендухе. А царь Алексей Михайлович, он же Тишайший, Соборное уложение подписал. Теперь бегай, не бегай, никаких тебе урочных лет! Попался стрельцам, вернут прежним хозяевам. Если воли искать, то не с Юшкой. И не на Руси. Прав, наверное, Семейка – наша река, надо на ней садиться. Вдруг увидел себя целовальником при Дежневе. А что? Разве не заслужил? Поставлю деревянную избу, отгромлю у коряков какую бабу. У коряцких баб глаза вразлет, взор странен. В избе тепло, багрецы в небе. Тоскливо и сладко воют собаки. Чай пауркен. Воля! Вот обошел Семейка Необходимый нос. За этим носом только вода, уже ничего нет, кроме воды и льдов. Чайка летит в море, но скоро возвращается с испугом. Неужто, правда, нет дальше уже никакой земли? А если есть, то кто может жить там? Может, чюхчи? Гришка видел одулов – рожи писаные, якутов, кривоногих кереков. Воевал с коряками, дружил с робкими анаулами, с хмурыми ходынскими мужиками, а вот настоящих чюхчей никогда не видел. Говорят, у них зуб рыбий в верхней губе. Считают, красиво. Завидовал Семейке: он первым прошел в Заносье, загадочен. Вздохнул. Глядел в малый костерчик. Вдруг в ночи хруст. Крикнул, поднимаясь: – Кто? С непонятной усмешкой выступил из тьмы Васька Бугор. Сразу видно, что шел быстро: кафтан на груди распахнут, голос с придыханием: – В карауле? Двинянина опасаешься? Это правильно. Из урасы, заслышав голоса, вышел Дежнев. – Ты, Васька? – Ну. – Зачем ходишь ночью? – Тоже опасаюсь. – Чего? Бугор отвел глаза в сторону: – Шум у нас. Опять большой шум. – Наверное, коргу делите? Или нашли ложную грамотку? – Была ли та грамотка? – Была, Васька. Ночь. Глухо. В такую ночь, холодную, ясную, предвещающую скорую зиму, все живое спит, набирается сил для будущей зимовки. Зима на Погыче долгая – в пургах, в снежных заметах. Дежнев зевнул в ладошку: – Чего шум-то? – Дикующего поймали. Пытать хотят. – Да зачем? – Серебра хотят, рухляди мяхкой, знаков золотых. Может, узнают, где какие неизвестные стойбища. Все отберут, полуземлянки разрушат. – Мало взяли с корги? – Выходит, мало. – А дикующий? Он ходынец? Или анаул? – насторожился Дежнев – Если ходынец, его пытай не пытай, он ничего не скажет. – Этот скажет. Его не спрашивают, он все говорит. Дежнев тревожно поднял голову: – Чекчой? – Он, подлец. Глаз стреляной. – Где поймали? – Сам пришел. – Как сам? – А пришел, никто его не тянул. Наверное, рядом другие ходят, потому что ведет себя смело. – Может, не к вам шел? – А теперь уже все равно. Дежнев остро взглянул, крикнул: – Артюшка! Поднимай людей! – Всем идти? – выглянул из урасы Солдат. – Нет, пойду я. И Гришка пойдет. А вы сидите и слушайте. Ударит пищаль за мысом, тогда решайте. Кивнул Лоскуту: – Идем. |