Книга Итан слушает, страница 25 – Катрина Кейнс

Что у этой девчонки с настроением? Две минуты назад она хотела как можно скорее убраться отсюда, а теперь лазает по деревьям и ищет сталкеров.

– Веревки? Что за веревки? – Элис вдруг как-то весь подобрался, словно Кэйлинна сообщила о чем-то не слишком приятном.

– Толком и не разглядеть… Сейчас, попробую одну снять!

Она потянулась вверх. Ей пришлось встать на носочки. Подошвы тут же соскользнули с гладкой древесины…

Итан успел только дернуться с места, а Кэй уже поймали. Из земли, оттуда, куда уходили корни вязов, поднялась очередная шутка Мэпллэйра.

Келпи, тени, пришельцы, а теперь еще и вот это…

Странное кряжистое существо, державшее Кэйлинну на вытянутых «руках», было точно продолжением дерева.

* * *

Все автобусы оказались чистыми.

Все до одного, включая те, которые не выезжали из ангаров много лет и должны были бы покрыться толстым слоем пыли, почти неотличимой от плесени. Эве вдруг померещилось, будто в темном углу этого кладбища запасников свернулся клубком гигантский пернатый змей. Она поспешила назад, к дневному свету: на улице ее ждал глава парка.

Моралес снова ничему не удивилась. Но списывать все на переутомление ей тоже расхотелось. Еще после случая с пропавшим – или сбежавшим? – мистером Петерсоном, она внезапно поняла, что нужно что-то менять. Перейти еще одну границу – границу негласного договора с городом. Или ты принимаешь правила игры, или никогда не выберешься из тумана.

…Светофор поймал Моралес на обратном пути: у нее еще оставалось время на мисс Тайлер. Небо сегодня было каким-то особенно серым; не хватало только моросящего дождя и чашки горячего какао. Эва принялась рассматривать тротуары – прохожих не нашлось, не считая Эвана Нода, спешившего в сторону кладбища. Должно быть, он навещал могилу сестры. Та вроде бы упала с моста, еще до того как Эва поселилась в городе. Сложно поверить, насколько все-таки жизнь – шаткая штука.

Болотный огонек внутри светофора загорелся зеленым, и Моралес дала по газам.

О чем она думала? Зачем ездила в автобусный парк? Вроде бы хотела начать что-то заново. Что-то поменять… Эва предпринимала много подобных попыток. Ее новая жизнь начиналась с понедельника, вторника, четверга или субботы, с каждого дня недели и по нескольку раз. Но с понедельника, конечно, чаще. Она где-то прочла, будто чтобы закрепить какую-либо привычку, достаточно двадцати одного дня, и каждый раз с завидным энтузиазмом принималась строить фундамент этой своей «новой жизни».

Она десять дней бегала по утрам в парке напротив старой квартиры. Под кроссовками хлюпала грязь; музыка в наушниках никак не помогала проснуться, и на одиннадцатый день Эва проспала. Намеренно и с упоением. Она выращивала цветы. Ходила на вечеринки. Делала зарядку. Ставила таймеры и писала длинные списки дел. Разбирала старые вещи и часами сидела над коробками, чтобы понять, нужны ли ей бабушкины платья, в которых нельзя не то что наклониться, но даже сесть. Эва пыталась хорошенько заняться собой. Найти подходящее хобби и превратить его в дело жизни, – как делали все счастливые люди.

Заканчивалось все тем, что Эва в очередной раз лежала полу и жалела себя, слушая дорогие сердцу песни и прикрыв глаза. Она знала, что никто не поможет ей, кроме нее самой, и не оставляла попытки начать новую жизнь с понедельника.

Для офицера полиции в Мэпллэйре это было полезным качеством.

Эва глянула в зеркало заднего вида и вдруг заметила того подозрительного незнакомца, поймавшего ее в тумане с помощью самого простого трюка на свете – «Обернись!». Моралес затормозила. Даже если чутье ее обманывает – а за месяцы работы оно появится у кого угодно, – она хотя бы разузнает, что этому типу здесь нужно.

И откуда он раздобыл пару сапог.

* * *

Бригадир приладил последний осколок к черепу, и трещинки тут же затянулись. Почти ювелирная работа – а ведь приходилось действовать на ощупь.

Жрец, которого выбрали деревья, был что-то уж совсем щупленьким: столько махал лопатой, чтобы пустить страннику кровь. Да еще и кричал. От него несло страхом и решимостью. Забавное, на самом деле, сочетание. Если неправильно преподнести такому правду, из него может выйти очередной искатель совершенства, вроде Царицы-Над-Улицами. Та искала любовь, этот начнет собирать веру – по капельке, вытягивая ее из мозгов прихожан, сердец язычников и пяток воришек. Интересно, какой бы она была на вкус, вера? Точно не такой приторной, как любовь. Скорее вязкой, теплой, как кровь, и такой же металлической. С гнилым душком, морозной свежестью и обязательно белого цвета. Чистейшая вера на розлив, успевай встать в очередь!

Такой молодой жрец – вообще проблема. И надо же было прислушаться к этим умоляющим о помощи корням! Слушать – проклятие Бригадиров. Говорить – их благословение. Или все так лишь для одного из них?

Земля загудела очередным зовом. Город потихоньку узнавал странника, привыкал к нему, пытался использовать в своих целях… Зов шоссе и болота был самым звучным, мимо стонов пещеры с нитями судьбами невозможно было пройти, корневые дриады умоляли о крови, а теперь… теперь кто-то пел. Бригадир любил песни – особенно сейчас, когда то, о чем в них пелось, клокотало внутри розовой пеной. Настоящая любовь.

Он пару раз дернул на пробу головой, – не отлетают ли черепки? – а потом отворил утонувшую в тумане калитку.

Мэпллэйровское кладбище почти круглый год тонуло в тумане. То ли двадцать девятое шоссе исправно нагоняло сюда собственной дымки, то ли кусочек неба над усопшими договорился с погодой. Эффект был почти театральным: в любое время кладбище идеально подходило для съемок фильма ужасов. Или комедии, кому как больше нравится.

Бригадир пошел вперед. Полы его пальто завивали белесые струйки тумана в завитушки, а сапоги гулко ударяли по каменным дорожкам. Пение становилось все громче, и теперь даже удалось разобрать слова.

Голос замолк, когда Бригадир остановился у одного из надгробий. Оно было очень старым, таким старым, какими иногда бывают люди, у которых отобрали душу. Тело без нее ссыхается, гниет, обнажает костяной оскал… Так и этот могильный камень – болезненного цвета, с осыпающимися краями, весь в следах ударов, словно бы от меча. Создавалось впечатление, что надгробие очень хотело поскорее исчезнуть. Выбитые на нем слова, по какой-то иронии, проглядывали довольно четко.

«Во снах мы видим страну нашей смерти – только главного о ней так и не запоминаем. Я уснул и все вспомнил».