Книга Смертельная белизна, страница 125 – Роберт Гэлбрейт

– Прости, – негромко сказал Джимми. – Я и сам нечто подобное пережил.

– Правда? – спросила Робин.

– Да, матушку потерял.

– Профзаболевание?

– Асбест, – кивнул он и затянулся сигаретой. – Сейчас бы такого быть не могло, особый закон принят. Мне тогда двенадцать исполнилось. А братишке моему два года было, он ее и не помнит.

– Да, жесть, – искренне сказала Робин. – Сочувствую.

Джимми выпустил дым в сторону от ее лица и состроил гримасу.

– За родственные души, – провозгласил он, чокаясь жестянкой лагера с точно такой же банкой в руке Робин. – За ветеранов классовых войн.

Анархист Альф, слегка покачиваясь, отошел и исчез в темноте, прорезаемой гирляндами китайских фонариков.

– А родные компенсацию получили? – спросил Джимми.

– Пытались, – ответила Робин. – Мать по сей день пороги обивает.

– Удачи ей. – Джимми отсалютовал банкой и глотнул пива. – Удачи, да побольше.

Теперь и он грохнул кулаком в дверь сортира.

– Затонули там, или как? Тут, между прочим, люди ждут, – прокричал он.

– Может, человеку плохо? – предположила Робин.

– Ну прямо! По-быстрому перепихнуться захотели, – бросил Джимми.

Из спальни Флик появился неудовлетворенный марксист Дигби.

– Я, очевидно, инструмент патриархального угнетения, – громогласно объявил он.

Никто не засмеялся. Дигби почесал брюхо, задрав футболку, на которой Робин успела разглядеть портрет Граучо Маркса ^[53], и зашагал в комнату, где отплясывала Флик.

– Вот именно что инструмент, – вполголоса сказал Джимми, обращаясь к Робин. – Выкормыш Вальдорфской школы. До сих пор огорчается, что ему больше не положены звездочки за прилежание.

Робин засмеялась, Джимми – нет. Он немного дольше, чем позволяли приличия, смотрел на нее в упор, но тут на ладонь приоткрылась дверь туалета и через нее выглянула пухленькая, раскрасневшаяся девчушка. У нее за спиной, как установила Робин, маячил седобородый дядька, который совсем недавно был в шапочке Мао.

– Ларри, грязное животное… – заговорил Джимми, с ухмылкой глядя на краснощекую девчушку, которая виновато просеменила мимо Робин и скрылась в темной комнате вслед за Дигби.

– Приветствую, Джимми, – со сдержанной улыбкой сказал пожилой троцкист и наконец-то освободил туалет под одобрительные выкрики заждавшегося молодняка.

– Проходи. – Джимми придержал для Робин дверь туалета и заблокировал собой вход, чтобы никто из страждущих не пролез без очереди.

– Спасибо, – бросила она и устремилась в санузел.

После царившего в квартире полумрака от резкого люминесцентного света слепило глаза. В этой живопырке было не повернуться: с одной стороны – крошечный душ с замызганной пластиковой занавеской, болтающейся хорошо если на половине крючков, а с другой – засорившийся унитаз, в котором плавали комья размокшей туалетной бумаги и окурок. В мусорной корзине поблескивал использованный презерватив.

Над раковиной нависали три хлипкие полочки с косметикой, туалетными принадлежностями и всякими мелочами, причем набитые до отказа, так что малейшее прикосновение грозило обрушить всю конструкцию.

Охваченная внезапным озарением, Робин подошла к полкам. Она вспомнила, как однажды ей уже довелось положиться на ту невежественную брезгливость, которую у мужчин обычно вызывает все, что связано с месячными; в тот раз ей удалось спрятать жучок в коробке женских тампонов. Теперь же ее взгляд обшаривал полупустые флаконы шампуня из ближайшего супермаркета, заскорузлую ванночку с чистящим порошком, грязную губку, пару дешевых дезодорантов, лохматые зубные щетки в щербатой кружке. Из этих залежей Робин с осторожностью выудила маленькую упаковку с надписью «Lil-Lets», в которой оказался всего один запечатанный тампон. Но, возвращая свою находку на место, она заметила, что за чистящим порошком и цветочным гелем для душа притаилась еще одна небольшая, мятая пачка.

Робин захлестнуло радостное предвкушение, и, встав на цыпочки, она аккуратно извлекла из этой свалки белый полиэтиленовый сверток.

Снаружи забарабанили в дверь.

– Я сейчас лопну! – прокричала из-за двери девушка из вновь прибывшей компании.

– Полминуты! – откликнулась Робин.

В прозаичной упаковке (с надписью: «Для максимального впитывания») лежали две объемистые прокладки: вряд ли на такие позарилась бы молоденькая девушка, особенно если она расхаживает в куцей юбчонке. Робин извлекла их на свет. Первая прокладка оказалась ничем не примечательной. А вот вторая подозрительно зашуршала, как только Робин попробовала ее согнуть. С нарастающим азартом она повертела в руках эту прокладку и обнаружила сбоку надрез, сделанный, вероятно, бритвой. Запустив пальцы в мягкий наполнитель, Робин нащупала внутри сложенный в несколько раз листок, который без промедления вытащила на свет и развернула. Не так давно Кинвара написала свою прощальную записку на точно такой же бумаге: тиснение «Чизуэлл» у верхнего края, а ниже – алеющая каплей крови роза Тюдоров. На этом мятом листке читалась пара бессвязных слов и обрывочных фраз, причем написанных тем самым убористым почерком, который Робин так часто видела в офисе Чизуэлла, а в середине несколько раз было обведено одно слово.

^[54]

От радости у Робин перехватило дыхание; достав мобильный, она сделала несколько фото, свернула листок, вложила его обратно в прокладку, а весь пакетик отправила на место. При попытке спустить воду выяснилось, что унитаз засорен: уровень воды стал зловеще подниматься, и на поверхности среди комьев размокшей бумаги запрыгал окурок.

– Извиняюсь, – выходя, сказала Робин. – Туалет засорился…

– Да пофигу, – оборвала ее подвыпившая гостья. – Мне и раковина сгодится.

Оттеснив Робин, она захлопнула за собой дверь.

Джимми стоял поблизости.

– Пойду я, – сказала ему Робин. – На самом деле я комнату посмотреть хотела, а раз она уже занята, мне тут ловить нечего.

– Жаль, – не слишком опечалился Джимми. – Забегай как-нибудь на митинг. Нам как раз не хватает такой нордической женщины.

– Может, и приду, – отозвалась Робин.

– Куда это ты придешь? – В комнату вернулась Флик с бутылкой пива «Будвайзер» в руке.